Черный дом

Страх за свою жизнь оказался для него спасительным, вновь, как и незадолго до этого, придав ему сил, о наличии которых у себя он и не подозревал, и буквально толкнув его вперёд, на приступ высившейся перед ним и представлявшейся ему неодолимой горки. Согнувшись в три погибели, практически на карачках, вяло перебирая ногами и руками, точно огромное неуклюжее насекомое, напрягаясь всем телом, каждым мускулом, каждой жилкой, он медленно полз наверх, мечтая лишь о том, чтобы этот казавшийся ему бесконечным подъём наконец завершился. Он тяжко, хрипло дышал, пот заливал ему лицо, в глазах темнело, сердце бешено колотилось в груди и, казалось, в любой момент готово было лопнуть от напряжения…

И, наверное, действительно разорвалось бы, если бы подъём не закончился. Достигнув вершины, Гоша с трудом поднялся на одеревенелые, трясущиеся ноги, вздохнул полной грудью и некоторое время стоял замерев, без движения, прикрыв глаза и с наслаждением ощущая всем своим разгорячённым, истомлённым телом дувший из долины прохладный, напоенный едва уловимыми ароматами воздух. Потом обернулся и бросил косой взгляд вниз, на раскинувшуюся у его ног бескрайнюю, погружённую в густой мрак низменность, посреди которой извивалась широкая лента реки, смутно поблёскивавшая в неверном сиянии луны. Окинув беглым взором этот мирный ночной пейзаж, которым в другое время он, пожалуй, мог бы даже залюбоваться, он тряхнул головой и, подождав, пока немного восстановилось дыхание, тронулся дальше, в направлении видневшегося неподалёку освещённого перекрёстка.

Дальнейший свой путь Гоша помнил плохо. Он шёл точно во сне, почти не осознавая самого себя, чисто автоматически двигаясь всё вперёд и вперёд, благо что идти нужно было по прямой, никуда не сворачивая и не петляя. Он сам удивлялся тому, что способен был выдерживать такую длинную, казавшуюся ему нескончаемой дорогу, каждую минуту ожидая, что силы наконец оставят его и его изнурённое, обездвиженное тело беспомощно растянется посреди улицы и, скорее всего, станет добычей вероятных преследователей. Впрочем, и теперь, когда он ещё был на ногах и кое-как продвигался вперёд, у него вряд ли были бы шансы на спасение, если бы враги в самом деле настигли его.

Но погони, на его счастье, не было. Сколько он ни оборачивался назад и ни озирался кругом, он так и не обнаружил знакомые ему фигуры, появление которых в поле его зрения означало было для него крах всех надежд и верную гибель. Несколько раз он замечал в отдалении поздних, как правило, одиноких прохожих и всякий раз замедлял при этом шаг, замирал в тревожном ожидании и напряжённо всматривался в ночных незнакомцев, ожидая и боясь различить до боли знакомые ему черты. И каждый раз с облегчением переводил дух – всё это были совершенно посторонние, не известные ему люди, не имевшие ничего общего ни с ним, ни с теми, кого он больше всего опасался сейчас увидеть.

И силы, как ни странно, всё не покидали его, несмотря на то что были, – он чувствовал это, – на исходе. Его разбитая, неоднократно пострадавшая за истекшие несколько часов голова упрямо клонилась вниз, и он вынужден был почти беспрерывно вздёргивать её, чтобы видеть, куда идти. Его одолевала тяжёлая, свинцовая сонливость, красные, набрякшие веки слипались, и ему стоило большого труда не закрыть глаза и не заснуть прямо на ходу. Переставлять ослабевшие, плохо слушавшиеся его ноги также становилось всё труднее, каждый новый шаг давался с усилием, и только ясное осознание того, что каждый этот шаг отдаляет его от смертельной опасности и приближает к дому, придавало ему сил хотя и медленно, черепашьим темпом, но всё-таки продвигаться дальше.

Под конец своего долгого, неизвестно сколько продолжавшегося – он потерял счёт времени – пути Гоша был близок к обмороку. Он находился в полубесчувственном состоянии и двигался лишь по инерции. Голова шла кругом, в ушах стоял звон, перед глазами колыхалась серая дымчатая муть, как если бы вокруг бушевала песчаная буря. Он мечтал уже даже не о возвращении домой – это стало казаться ему почти несбыточным делом, – а о том, чтобы рухнуть под первый попавшийся куст и, позабыв обо всём, что ещё совсем недавно так волновало, беспокоило и пугало его, отключиться, провалиться, будто в глубокую чёрную яму, в каменный мёртвый сон. Потому что в противном случае, – он не понимал, а скорее ощущал это, – если бы его путь продолжился ещё хоть немного, сердце его в конце концов не выдержало бы и попросту разорвалось бы в клочья от нечеловеческого напряжения, как недавно, во время его заточения в подвале, оно едва не разорвалось от ужаса и тоски.