Черный Дракон

До самого дома старого скульптора им так и не встречается ни единой живой души, будто и вправду живым нет места в этом городе. Нужный пьедестал узнается без малейшего труда, хоть никто из них, за исключением одного лишь хозяина, никогда не бывал здесь прежде. Подножие высокой лестницы с каждой стороны, будто каменные привратники, украшают скульптуры до невозможности суровых гномов, чьи лица словно бы застыли в вечном недовольстве и, в отличие от лиц из плоти и крови, уже не были способны когда-либо разгладиться. Проходя мимо Ада внимательно присматривается к ним и невольно сглатывает. Выполненные в полный гномий рост, под определенным углом они ничем не отличаются от живых, решивших хорошенько обваляться в муке, а затем посоревноваться, кто из них сумеет дольше простоять в одной позе без единого движения. Чудится, что вот-вот один из них сдастся и шевельнет затекшими конечностями. Инструментами древнего мастера на их лицах была написана каждая морщинка и каждая пора мраморной кожи. Сразу отличают их только глаза — широко раскрытые и совершенно пустые, белые, без радужек и зрачков.

— Вы должны были ужасно утомиться в такой долгой дороге, — скульптор становится все суетливее и взволнованнее с каждой новой пройденной ступенькой. — Для Двинтилия день только начинается, но на поверхности уже глубокая ночь. Было бы ужасным невежеством с моей стороны не дать вам отдохнуть, я немедленно распоряжусь приготовить гостевые комнаты!

— Нет никакой нужды в спешке, мастер, — смущенно отнекивается Ричард. — Мы лишь побеспокоим вас, если станем спать днем и просыпаться по ночам.

Они входят в дом под заверения мастера в том, как давно никто не гостил у них, как счастлив он чести принимать столь почетных гостей у себя и как они никоим образом не сумеют доставить ему хлопот и беспокойства. В отчего-то упущенный Адой миг все это переходит в раздавание указаний высыпавшим им навстречу слугам. Ей хочется нагнуться, чтобы как можно скорее стянуть с себя обувь и не оскорблять хозяев марая их вычищенные полы из темного мрамора, когда она понимает, что все время до этого она так и держала чужую руку. Ладонь успела чуть вспотеть, но это она замечает лишь сейчас.

— Мы можем, — едва слышно, надтреснутым от молчания голосом, давит из себя Коннор, и Ада слушает его, внимательно ловит каждый звук, позабыв даже о том, чтобы оглядеть внушительный чужеземный холл, — можем поговорить? Только вдвоем?..

Она не успевает даже раскрыть рта, когда какая-то сила вдруг подхватывает ее, будто боится продержать на месте лишний миг, и стремительно уносит куда-то вглубь дома, далеко от замерших в ничуть не меньшем недоумении спутников.

Ада не сопротивляется, хоть ровным счетом ничего и не понимает, пока мимо нее не перестают мелькать стены бесконечных каменных коридоров, больше похожих на кротовьи ходы, а за спиной не захлопывается дверь.

— Простите?

Она пытается дозваться до одной из притащивших ее сюда служанок, плохо понимая где вообще оказалась, но та лишь всплескивает руками и изумленно охает хором со второй. Из странного при этом уважения к гостье — на Всеобщем, хоть и с режущим ухо акцентом, заметно отличающимся от речей прежних высокородных собеседников.

— Как вообразить такое? Просто ужасно! Ужасно! Разве так они на поверхности живут?!

— Это все проклятый свет солнца, это даже ребятенок знает! Как можно в своем уме остаться, когда эльфийские боги на тебя днем и ночью с каждой стороны глядят?

— Простите? — повторяет Ада уже чуть громче. В собственном голосе она слышит неожиданный для нее самой оттенок раздражения, за который ей тут же становится несколько совестно.

Она привлекает к себе их внимание, но совсем не так, как ей бы того хотелось.

— Это штаны? — с ужасом спрашивает одна, внимательно оглядев Аду. — Это штаны на вас, имперская госпожа?!

Аде становится смешно и вместе с тем неловко от того, сколь отчетливо рисуется изумление и отвращение на морщинистом лице гномки. Бороды на нем, сколь ни приглядывается, Ада вопреки гулявшим на поверхности историям так и не находит, не считая лишь пары длинных седых волосков из старческой бородавки на подбородке. С усилием она отвечает насколько может серьезно:

— Да. Штаны.

— Ужасно! — с отчаянием вскрикивает та, будто до последнего верила, что это лишь чудовищная иллюзия, которую вот-вот развеют слова чужеземки. Вторая разделяет ее мнение, только никак не может выразить его словами и, глубоко потрясенная видом обтянутых тканью ног Ады, лишь прикрывает глаза рукой. — Неужели у вас нет платья с собой? Юбка?

— Это не одежда для путешествия.

— Но на вас мужская одежда! Женщина не может носить ее и путешествовать с мужчинами, выдавать себя за мужчину!

— Но я вовсе не выда…

— Это непристойно, госпожа! — перебивают ее со священным ужасом. — Ужасно непристойно!

— Где же нам взять юбку на вас? — причитает вторая. — Все, что есть у молодой госпожи, ни за что не спрячет ноги! А в таком виде вы не сможете даже пойти на ужин!

— Портной! Нужно позвать портного!

— Верно! Верно, портной! Скорее!