Черный граф

В этот миг, пламя дремавшее в камине, охватило в забушевавшем сверкающем танце буковую колоду, лежащую тут же, на свинцовой решетке, наполнив комнату ярким светом, озарившим искаженное ненавистью лицо молодой женщины. Заметив сие преображение, Ришелье, больше из интереса, не угасавшего в нем в отношении каждого, с кем приходилось иметь дело, что давало кардиналу в совершенстве разбираться в тонкостях человеческих душ, задал вопрос.

– Неистовое желание, читающееся в вашем взгляде, не удивляет, но оскорбляет,… тем не менее, потрудитесь объяснить, о ком вы говорите, и что является причиной столь величайшей ненависти к этим людям?

– Речь идет о моем бывшем муже, графе де Ля Фер, прячущим свое гнусное имя под мушкетерским плащом, укрывшись под странным прозвищем Атос. А ещё о маленькой потаскушке, его племяннице – Беатрис-Мари-Луизе де Силлег.

Оторвав отрешенный взор от огня, прищурив глаза, Ришелье принялся с пренебрежением разглядывать особу воспылавшую ненавистью к невинному ребенку. Тем не менее, не выказав не единой ноткой неприязни, он вновь обратился к гостье.

– Я, сударыня, могу понять, что бывшие мужья, порой, вызывают негодование…но, простите, чем провинилось перед вами сие невинное дитя, которое, если мне не изменяет память, почти с рождения, до сей поры, прибывает в одном из монастырей Иль-де-Франс?

Очевидно то, что вырвалось из уст прелестной особы, по мере углубления в разговор, а значит в воспоминания о презренном роде де Силлег, превращая её в желчную бледную Фурию, цепляющуюся за жизнь лишь надеждами на отмщение, далось ей не без труда.

– Это давняя и печальная история, монсеньор. Но могу заверить вас лишь в одном – пока жив хоть один нащадок рода де Ля Фер, я не успокоюсь. Но обычное убийство это не иначе как награда для них. Я заставлю их страдать, изнывать от горя, вымаливая у Неба милости в виде смерти!

При этих словах она оскалилась как затравленная волчица, глаза её пылали неистовством, а красивые изящные пальцы судорожно впились в резные подлокотники кресла. Ришелье с любопытством наблюдал за девушкой, и только тонкие лучики, едва заметных морщин, расходившиеся от уголков глаз, выказывали иронию. Выслушав гостью, погрузившуюся, незаметно для себя в экстаз вызванный предчувствием расплаты, он тихо спросил:

– Ну, а я чем могу помочь?

– Вы должны дать мне бумагу, которая позволит забрать девочку из монастыря и вывезти её за границу.

– Зачем?

– Я продам её османам, в один из самых грязных борделей востока. После этого я напишу письмо её дядюшке, презренному Атосу, где сообщу об участи его единственной племянницы, богатой наследницы и последней оставшейся из рода де Ля Фер. Не сомневаюсь, что мой подарок впечатлит бесстрашного мушкетера, пронзив раскаленным жалом его измученную душу. Он бросится искать девчонку, и вероятно, благодаря своей настойчивости, сообразительности, а так же верным друзьям, найдет её, но…это будет их последняя встреча. Я не дам им насладиться этой победой, и уничтожу их! И расправа будет столь кровавой и страшной, что все кто узнает о ней, содрогнутся!

Во время кратковременного затмения вызванного иступленной одержимостью, лицо прелестной особы исказила изуверская гримаса. Миледи устремила неистовый испепеляющий взгляд куда-то в потолок, как будто именно там, разворачивались, осязаемые одной ею события, кои она так страстно жаждала видеть наяву. Она замолчала, постепенно выходя из транса. Молчал и Ришелье. Пауза затянулась.

– О чем вы думаете, монсеньор?

– Я думаю о человечестве, и, признаться, впрочем, как обычно, подобные мысли не вселяют в меня надежды на лучшее. Я не вижу безоблачной счастливой участи наших потомков…перспективы для дальнейших поколений. Нет, не вижу. Напротив, чем дальше, тем будет хуже. Люди лишь удивляют меня маниакальной способностью к самоуничтожению. И, что особо огорчает, делают это с неимоверным удовольствием, затейливостью и желанием, огромным желанием. Но вот, что примечательно: подобные устремления весьма небезопасны, более того, рано или поздно, этот процесс выйдет из-под контроля. Он необратим. И когда человечество, бесконечно плещущееся в собственном самолюбовании, поймет, что воспрепятствовать всеобщей гибели уже невозможно, оно возьмется за спасение мира. Но колесо уже отпущено, и остановить его, не представляется возможным. Это крах.

Миледи глядела на кардинала, как на человека, только сейчас, на её глазах лишившегося рассудка.

– Простите, монсеньор, вы это о чем?

– Да так, мысли вслух. Теперь о деле. Вы видите на столе кошелек туго набитый золотыми экю?

– Да, вижу, Ваше Преосвященство.

– Сие предназначается вам. Здесь вполне существенная сумма, наверняка, способная скрасить те неудобства, которые вы претерпели, исполняя мою просьбу.

Глаза женщины округлились от неожиданного предложения, идущего вразрез её интересов.

– Вы меня превратно поняли…

– Нет, мадам, это вы ошиблись…

Спокойно произнес Ришелье, заставив Миледи прерваться, так как в его голосе и интонации было столько властности и уверенности, что девушка была вынуждена замолчать.