Черный грифон

На этот раз глаз открылся легко. Левый, правда, не смог, было ощущение, что его чем-то заклеили, и попытки открыть вырывают ресницы.

Руки и ноги оказались связаны толстой пеньковой верёвкой, а вокруг полутёмная маленькая комната без окон с крошечной масляной лампой над дверью. Дверь, кстати, обитая железом, без ручки, замка или ещё чего-то с его стороны.

Платон с удовольствием полежал на холодном каменном полу, чувствуя, как успокаивается измученное тело. Боль понемногу притуплялась, становясь привычной, но сразу же захотелось есть, а главное – пить. За кружку воды он готов был пройти через эту мясорубку ещё раз.

К тому же что-то нужно было делать с руками. Попробовал перегрызть верёвку и обнаружил, что два зуба качаются, а одного вообще нет. Но с завязкой всё-таки справился, после чего ощупал левый глаз. Ну да, заплыл, опух, но, если раздвинуть края опухоли пальцами, то видно, значит, сам глаз в порядке. Это радует. Не придётся потом одноглазым ходить. Если оно вообще будет, это «потом».

Лязгнул тяжёлый засов, и в глаза Смирнову ударил яркий свет. Он зажмурился. Когда смог открыть глаз, перед ним, не отходя от предусмотрительно закрытой двери, стоял начальник тайного приказа. В руке его был уже знакомый пистоль.

Они целую минуту молча смотрели друг на друга. Наконец, Осип начал:

– Говорю же, дурак. Но молодец. Вон, как лихо троих моих архаровцев раскидал. Никто ничего и не понял. А меч у тебя каков был? Мечта!

– Откуда? – прохрипел узник.

– Так Айдар и принёс. А ты думал, друг? Дурак ты, третий раз говорю. Не бывает друзей. Ни у тебя, ни у меня, ни у кого. Любой тебя продаст и купит.

Платон продолжал молча сверлить вошедшего единственным открытым глазом.

– Я к тебе с предложением, – наконец, перешёл к делу Волк. – Будешь работать на меня. Понятно, не на тройке в дрожках ездить, а грязные дела вершить.

Начальник тайного приказа ухмыльнулся.

– Есть у меня для тебя особая, тайная работа. Порядок в Москве поддерживать. А тех, кому он не нравится, устранять. И лучше тебе согласиться, потому что в любом случае ты послужишь храму. Не добровольно, так жертвой.

Платон пожевал разбитыми в пельмени губами, сплюнул кровавую юшку, и невнятно сказал:

– Дай воды.

– Согласен, значит, – довольно проговорил Волк. – Ну и правильно. Оно завсегда так. Хорошая драка всех по местам расставит.

– Не согласен, – говорить было трудно, челюсть норовила открыться не вниз, а куда-то вбок, язык вываливался в дыру от выбитых зубов и речь получалась непонятной. – Я хочу пить и спать. А поговорим мы завтра.

Начальник тайного приказа задумчиво кивнул и постучал в закрытую дверь. Лязгнул засов, и он вышел. Тут же в камере появился жандарм с полным чугунком воды.

Он, шаркая, подошёл к лежащему Платону, но на последнем шаге картинно запнулся и чугунок с тонким звоном упал на пол.

– Ах, чтоб меня, безрукого, – довольно осклабившись, выругал себя тюремщик и спокойно вышел.

Воды осталось на полглотка. Всё лучше, чем ничего. Платон поболтал во рту и проглотил. Потом развязал ноги, лёг на спину и с удовольствием почувствовал, как блаженный холод притупляет боль.

Значит, тайный приказ подчиняется какому-то храму. Причём, не хорому, а именно храму. И может это быть только кирха. Потому что лишь кардинал имеет достаточно власти, чтобы командовать тайным приказом. И, как оказалось, ещё и жандармами. Потому и городскую стражу заменили, чтобы под собой держать.

Но главное сейчас не это. Главное – как отсюда выбраться. Пока видится два пути. Или соглашаться, а потом уже бежать из Москвы, или пытаться прорваться силой.

Ага, кто бы меня из Москвы выпустил, тут же подумал Платон. Уж, небось, переведут в такую же камеру, только с кроватью. И выпускать будут лишь на дело. Значит, силой. Но сил нет… тупик.

В тёмном углу послышался гулкий звук передвигаемого камня. Платон обернулся. Да что же они все в глаза слепят? Когда проморгался, увидел освещённый лампой проход, в котором стоял…

– Молчан? Ты откуда здесь?

Друг молча схватил Платона на руки и понёс в проход. Правда, через два шага положил на камень, натужно задвинул угловую плиту, и только тогда рассмотрел Платона.

Смирнов и сам только сейчас обратил внимание, что гарбизон хоть и спас ему жизнь, сам не выдержал. Передняя сторона превратилась в лохмотья. Молчан подошёл и, ничего не говоря, расстегнул верхнюю одежду, потом задрал исподнее. Вся грудь, живот, плечи и руки Платона оказались густо-синего цвета. Тело опухло. Молчан снял с друга гарбизон и рубашку. Затем вынул из сумки рулон белой льняной ткани.

– Перевяжи. – коротко сказал он.

Платон как можно туже затянул туловище, надел обратно дырявую исподнюю рубаху. Теперь он мог хотя бы двигаться, не чувствуя боли.

– Дай кафтан, Молчан, – не попросил, а скорее, приказал он.