Черный гусар

— Видите, князь! — рыдающим голосом прокричал раненый капитан: правой рукой он придерживал кисть согнутой в локте левой; Валериан вспомнил — он только пришёл поручиком в батальон перед самой гибелью Ива на Буткова. — Так ведь и будут гнать, пока всех здесь не закопают.

Земцов приоткрыл глаза.

— Стыдитесь, Рогов! Солдаты рядом!

— Что с генералом? — спросил Мадатов.

— Четыре пули, — ответил уже полууспокоившийся Рогов. — Только спустились — одна в плечо. Но поднялся и ещё повёл нас к эскарпу. И тут ещё три. Только и успел приказать отходить...

— Полковник?

— Одна в бедро, одна в руку.

— Гусары! — услышал вдруг Мадатов за спиной густой баритон Ланского. — Сабли вон!

Обернувшись, он увидел, что полковник, выстроив эскадрон в две шеренги, готовится атаковать неожиданно появившегося противника.

Сотни две диких наездников, потрясая гибкими копьями, выскочили из оврага неподалёку, надеясь смять, снести горстку солдат, оставшихся от егерского батальона. Но, увидев чёрных гусар, описали неширокую дугу и вернулись в спасительную черноту лощины.

Трубач, скакавший рядом с Ланским, протрубил аппель[24].

— Что с ними? — спросил полковник подъехавшего Валериана. — Выживет ли полковник?

Мадатов честно ответил, что очень надеется.

— А что ещё делать? — хмуро буркнул Ланской. — Вам же, ротмистр, в наказание пять раз дежурить ночью вне очереди. Это война, Мадатов! Егеря егерями, но эскадрон свой гусару бросать не должно!..

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

I

Июльское солнце пекло всё сильней и сильней. Мадатов вытер ладонью лицо, почесал кожу под нижней челюстью, там, где подбородочный ремень уже натёр небольшую, но чувствительную мозоль. Приподнялся в стременах, оглянулся. Эскадрон всё так же двигался узкой колонной по три; гусары качались в сёдлах, претерпевая жару, жажду, усталость, голод.

Главные силы Дунайской армии уже месяц стояли под стенами Шумлы. После неудачного приступа в начале июня Каменский штурмовать уже не решался, надеясь, что турки вот-вот подъедят ещё не зарезанных лошадей, а потом отворят ворота крепости сами. Чтобы поторопить визиря, он послал лёгкую конницу перекрыть дороги, по которым осаждённым могли подвезти припасы. Александрийцы прошли на северо-запад почти до Разграда, а потом принялись кружить пыльными просёлками, узкими лесными тропами, перехватывая любые повозки, которые могли везти зерно в Шумлу.

Несколько раз Валериану казалось, что они останавливают вовсе не турецких лазутчиков, а отбирают последнее у местных жителей, болгарских христиан, которых русская армия и обещала защищать ценой своей собственной жизни. Так кричала женщина, колотя себя кулачками по цветной безрукавке, так безнадёжно смотрели мужские глаза из-под овчинной шапки, что он и отпустил бы остановленную куруцу, не окажись рядом Ланского.

— Кто же их знает, ротмистр, куда они едут, кому свою мамалыгу везут. Говорят, что детям, а может быть — туркам. Клянутся — и я бы на их месте поклялся. Можно спросить как следует — послать хотя бы вахмистра твоего. Но им же только хуже и будет. Даже если и в самом деле не виноваты. Да и подумай, — добавил полковник, уже поворачивая коня, — чем ты своих кормить будешь?!

Трофейное съестное гусары съедали сами, но его было не так уж много. Лошадей ещё старались подкармливать, а людям уже подвело животы.

Ланской почернел в последние три дня частью от солнца, частью от осаждавших его мрачных мыслей.

— Чувствую, — сказал он, сильно втягивая воздух носом, — чую! Идёт огромный обоз. Где?! Не знаю.

Они сидели в палатке полковника, единственной палатке, что стояла сейчас в лагере. Командир полка, два командира батальонов ночевали под крышей. Остальные офицеры размещались вместе с солдатами у костров. Хорошо ещё ночи были тёплыми и земля не высасывала жар из костей.

Сейчас все штабы и оберы сгрудились вокруг карты, разостланной на койке Ланского. Карта была не типографской, скорее эскиз, набросанный Сергеем Новицким. У штабс-ротмистра, отметил Валериан, острый глаз, хорошая память и неплохая рука. Во всяком случае, те куски местности, что Мадатов держал в голове, он узнавал и на бумаге...

— Завтра поворачиваем на запад. Первый батальон — веером. Я со вторым в центре. Кто натолкнётся на турок — вестовых мне и соседям. Дальше — посмотрим по обстановке...

Четвёртый эскадрон огибал лесной островок. В чащу Мадатов отправил Чернявского с десятком охотников. Там они пробирались меж стволов твёрдого бука, гибких ветвей дикой смородины, сторожко прислушиваясь к сторонним звукам, оберегаясь от возможной засады.

Вахмистру Валериан доверял уже безоговорочно. Он и забыл, что тот был по рождению турком, обрезанным мусульманином, сыном и внуком тех, кто резал и насиловал в Ереване, Варанде, Гяндже. Фома Иванович был унтер-офицером русской армии, старшим унтером эскадрона, которым командовал армянин Мадатов. Корнетом в этом же эскадроне был серб, а поручиком... Валериан попытался вспомнить, к какой национальности причислял себя забулдыга, страстный любитель музыки и женского пола кудрявый Павел Бутович, но не успел...

— Ваше благородие, наши!