Черный ящик

Причины можно условно разделить на две принципиально различные категории – прямые и косвенные. Прямые причины есть механизмы изменения реальности и, как таковые, выступают всегда в единственном числе, образуя событийный ряд. Косвенные на событийный ряд не влияют и его не образуют. Они лишь способствуют образованию причины прямой, и то, в своей совокупности.

Алкогольное опьянение в случае с ним причина косвенная. Во-первых, потому что по-пьяни еще никому не удавалось перелететь в чужие потроха, сколько бы ни было выпито. Во-вторых, он не умер (это, кстати, нужно еще обдумать) и не сошёл с ума. Вот в этих случаях пьянство выступает причиной прямой. Но сейчас это к делу отношения не имеет. И если так, то … имеются иные косвенные причины. И как имеющиеся, они подлежат определению. Что-то должно быть ещё, кроме пьянки. Обязательно должно быть!

Акимов еще раз напрягся.

Какофония последних часов в ресторане на составляющие не разлагалась. Ему удалось выудить из себя только два незначительных эпизода. Вот он танцует с какой-то женщиной, лицо которой заменяли исполинские слипшиеся черные ресницы и яркий вампирский рот. Акимов норовил поцеловать её в шею.

И ещё галстук. Полосатый расклешенный язык, который Акимов держал в кулаке и иногда за него дергал. Кому принадлежал этот галстук, он определить не мог – он галстуки не носил.

Всё, память отжата досуха. Конкретного материала больше нет. Что остается?

Остаётся связаться с Черновым. Каким образом? Даже если бы Акимов позвонил ему сейчас, то разговор не состоялся. Потому, что Чернов никогда не поверит старухе, утверждающей, что она Акимов. Как он сам не поверил бы старухе, начавшей убеждать его, что она Чернов. Значит …

Акимов начал зевать. Нить провисла.

Он встал, чтобы сполоснуть липкие от груши руки и заодно дать небольшой отдых старухиному мозговому веществу.

Когда он прополаскивал пальцы, его взгляд упал на перстенек с черным камушком, исподтишка царапнувший ладонь. И вот тут случился странный эпизод.

На миг перед его глазами возник четкий образ мужчины средних лет. Мужчина был в пиджаке и кепке, хорошо сочетающейся с пролетарскими усами на его узком лице. Он запирал ящик стола и вполоборота смотрел на Акимова. Хитро и загадочно улыбаясь.

Что-то до боли родное и близкое мелькнуло во взгляде усача…, но не успел Акимов ухватиться за картинку, как она исчезла.

«Непонятно»

Акимов стал пить сок и есть конфеты. И продолжать думать.

… Телефонные разговоры от его имени исключены. И с этим ему придётся смириться. Что остается? Остается связаться с Черновым через интернет. Чтобы был интернет, необходим мобильный телефон. А где его взять? У старухи точно нет. Значит, надо купить. Вопрос – где взять деньги.

Акимов гонял во рту твердые конфеты и запивал их соком.

А где их взять? Найти у старухи. Тем более, что в силу обстоятельств, все что в этой квартире, вроде как, его. Доставшееся ему в придачу к телу.

Акимов отставил сок и пошел делать обыск.

Начал он почему-то с кровати. И не ошибся. Под матрасом Акимов нашел вдавленный в нижний тюфяк полиэтиленовый пакет. В пакете лежали поздравительные открытки, посланные старухе на Новые года и Восьмые марта, газетная вырезка и маленький ключ. В одну из открыток, соединенные скрепкой были вложены шесть тысячных купюр.

«Есть!»

Найденные деньги и радовали и сильно смущали. Акимов чувствовал себя воришкой, успевшим в отсутствие владельца ловко завладеть его тайником. И это чувство неприятно Акимова сковывало.

Тем не менее, после постели Акимов стал рыться в ящичках трюмо. Ожидая (и понимая глупость такого ожидания) за своей спиной окрика: «А кто тебе разрешил это делать?!».

В одном из них среди пудрениц, черенков помады и прочих косметических остатков оказалась жестянка с пуговицами. Она подарила Акимову еще пять тысяч.

«Есть! Мать твою!»

Акимов входил в азарт, который делал сигналы совести все тише. На очереди был комод. Акимов неудобно сел на пол и открыл его дверцы…

Но поиски пришлось остановить. В поисковой лихорадке Акимова стало принимать участие старухино сердце. Оно потопталось в груди и от возбуждения, совершенных резких движений, неестественной позы или чего-то еще, пошло плясать. Да так, что в глазах Акимова запрыгали темные пятна, и закружилась голова.

Акимов кое-как успел подняться и сесть на кровать. Он стал ждать, когда его отпустит. Но его не отпускало – голову всё сильнее стискивало и сжимало.

Тогда он лег. А как лег, так уже и не поднимался до следующего утра.

Из питоновых старухиных объятий, от которых в глазах пульсировали синие круги, Акимов выскользнул в глубокий сон. И без перерывов проспал до утра. Как был – в платье и шлепанцах, свернувшись рогаликом на раскуроченной кровати.

* * *

Когда он очнулся, было рано. Помещение едва обозначалось в черно-белых рассветных сумерках.

Тело затекло и замерзло.

Как только Акимов пошевелился и почувствовал тесноту и неудобство платья, передавившего ему шею, то сразу все вспомнил.