Черный Карлик. Легенда о Монтрозе

— Правда, Ранальд, ты мой надежный друг, — сказал Дальгетти. — Не спорю, что и со мной скоро может случиться то же самое, потому что я до того замотался по той причине, что я, как уже говорил тебе, impeditus, а будь я expeditus, меня бы пешее хождение не затруднило ни капельки; теперь же, я думаю, всего проще мне залезть куда-нибудь в кусты, полежать спокойно и ждать, какую судьбу Богу угодно послать мне. Убедительно прошу тебя, друг Ранальд, позаботься о себе самом, а меня оставь на произвол судьбы, как сказал Северный Лев, бессмертный Густав Адольф (о котором ты, наверное, слыхал, хотя бы ни о ком другом и не слыхивал, Ранальд), — и сказал он это Францу-Альберту, герцогу Саксен-Лауенбургскому, будучи смертельно ранен в сражении при Лютцене. И даже не очень отчаивайся в моей участи, друг мой, потому что в Германии мне не раз доводилось бывать в таких же переделках, особенно помню я случай после роковой битвы под Нордлингеном, когда я даже на другую службу перешел…

— Если бы ты поберег свое дыхание для спасения сына твоего отца, вместо того чтобы тратить время и силы на пустые россказни, — сказал Ранальд, приходя в нетерпение от болтливости капитана, — или если бы твои ноги так же проворно работали, как язык, еще была бы тебе надежда положить сегодня твою усталую голову не на кровавую подушку.

— В твоих словах есть нечто поистине военное, — сказал капитан, — хотя слишком резко и непочтительно по отношению к офицеру в старшем чине. Но на походе я всегда прощаю такие провинности, потому что у всех народов при этих случаях допускаются большие вольности. Ну а теперь, друг Ранальд, веди меня дальше, так как я успел маленько отдышаться. Иначе говоря, I prae, sequar[38], как мы, бывало, выражались в маршальской коллегии.

Догадываясь о его намерениях больше по движениям, чем по речам, Сын Тумана снова пустился в путь, пробираясь с безошибочной точностью, уподоблявшейся инстинкту, через самые неудобные места, какие только можно себе представить. Капитан поспевал за ним, как мог, таща на себе и тяжелые сапоги с наколенниками, и панцирь с железными рукавицами, не говоря уже о толстой кожаной куртке, скрывавшейся под всеми этими доспехами; он во всю дорогу разглагольствовал о своих прежних подвигах, хотя Ранальд не обращал ни малейшего внимания на его слова. Таким образом прошли они довольно большое расстояние, как вдруг в стороне послышался мощный лай собаки, вероятно почуявшей по ветру свою добычу.

— Черный пес, — молвил Ранальд, — не к добру тебя услышал Сын Тумана! Чтобы тебе пропасть, и с сукой, которая тебя породила… Таки напала на наш след?.. Только теперь уж поздно, черная тварь, олень добрался до своего стада.

Сказав это, он опять тихо свистнул, и ему так же тихо ответили с верхнего конца скалистого прохода, по которому они уже несколько времени подымались. Ускорив шаги, они достигли вершины, и при свете ярко светившей луны Дальгетти увидел толпу из десяти иди двенадцати хайлендеров и стольких же женщин и детей, которые встретили Ранальда Мак-Ифа изъявлениями такой восторженной радости, что спутник его тотчас догадался, что это должны быть Сыновья Тумана. Место, где они ютились, вполне подходило к их прозвищу и образу жизни. То был нависший над бездной крутой утес, вокруг которого вилась узкая, прерывистая тропинка, и над нею во многих пунктах командовала избранная ими позиция.

Ранальд поспешно и горячо что-то рассказывал детям своего племени, после чего все мужчины стали поодиночке подходить к Дальгетти и пожимать ему руку, а женщины, с громкими возгласами благодарности, теснились вокруг него и целовали край его одежды.

— Они клянутся тебе в верности, — сказал Ранальд Мак-Иф, — за то добро, которое ты сделал сегодня нашему роду.

— Ну и довольно, Ранальд, — сказал Дальгетти, — скажи им, что я не люблю этого пожимания рук… Это только путает понятия и ранги в воинском сословии… А что до целования рукавиц, пороховниц и тому подобного, помню я, что однажды сказал бессмертный Густав, когда проезжал по улицам Нюрнберга и народ на него молился (чего он, конечно, более был достоин, нежели простой, хотя и благородный кавалер, как я). Тогда он обратился к ним с упреком, говоря: «Вот вы мне поклоняетесь, как Богу, а может быть, скоро на меня падет небесное мщение и докажет вам, что я такой же смертный, как и вы!» Так вот, значит, где ты думаешь укрыться от преследований, Ранальд?.. Voto а Dios[39], как говорят испанцы, местечко отличное… И даже такое местечко, что для малого отряда я, пожалуй, лучше не видывал. Ни одному человеку нельзя подойти по этой тропинке, не наткнувшись на дуло пушки или ружья… А впрочем, Ранальд, надежный друг мой, пушек-то у вас, наверное, не водится… да и мушкетов я что-то не вижу у твоих молодцов. Какую же артиллерию намерен ты пустить в ход, чтобы защитить позицию, покуда не дойдет дело до рукопашной? Я не могу взять в толк, что ты замышляешь, Ранальд!