Черный Карлик. Легенда о Монтрозе

Невозможно описать, как этот тяжкий удар подействовал на человека с горячим темпераментом, с характером, омраченным горьким раскаянием, с воображением и без того уже пораженным недоверием к человечеству. Он был похож на корабль, потерявший последние снасти и предоставленный на произвол бушующим стихиям. Его поместили в приют для умалишенных. Это могло быть довольно разумной мерой, если бы его оставили там лишь на время лечения. Но жестокосердый друг, вследствие женитьбы на его кузине ставший его ближайшим родственником, нарочно продлил его заточение, чтобы пользоваться доходами с его огромных поместий. Но был еще один человек, всем обязанный этому страдальцу, — человек незнатного происхождения, но признательный и преданный. Он до тех пор хлопотал и осаждал своими просьбами представителей правосудия, что ему удалось наконец добиться освобождения своего бывшего патрона и возвращения ему прав управлять своими имениями; вскоре после того состояние карлика еще увеличилось по случаю кончины бывшей его невесты, которая умерла, не оставив мужского потомства, а потому все ее имущество перешло по наследству ему же. Но ни свобода, ни богатство не могли воротить ему уравновешенного рассудка: горе сделало его равнодушным к свободе, а богатство послужило лишь к тому, что он получил способ к удовлетворению своих странных и неожиданных фантазий. Он отрекся от католической религии, но некоторые доктрины этого вероучения продолжали оказывать влияние на его ум, всецело охваченный теперь угрызениями совести и ненавистью к человеческому роду. С тех пор он вел жизнь то паломника, то отшельника, подвергая себя самым суровым лишениям, но вовсе не из религиозного аскетизма, а единственно по отвращению к людскому обществу. Но никогда речи и поступки человека не были в большем противоречии между собой, ни один негодный лицемер не проявлял большего искусства в прикрывании своих злодеяний благими намерениями, чем этот несчастный, употреблявший все усилия на согласование своих крайних мизантропических теорий с таким образом действий, который проистекал прямо от его природной доброты и наклонности к благодеяниям.

— Все-таки, мистер Ратклифф, все, что вы рассказываете, есть, по-моему, доказательство того, что он помешанный.

— Нисколько, — возразил Ратклифф, — воображение у него расстроенное, это не подлежит сомнению; и я уже говорил вам, что по временам на него находят припадки буйной вспыльчивости. Но я разумею то, каков он в своем обычном состоянии: он рассуждает неправильно, но вполне способен рассуждать, а это так же отличается от настоящего сумасшествия, как полдень от полуночи. Тот карьерист, который тратит все свое состояние для достижения громкого, но ни к чему не ведущего титула, тот честолюбец, который добивается власти и могущества, не умея ими пользоваться, тот скупец, накопляющий несметные и бесполезные богатства, и тот расточитель, который сорит ими и проживает их бесследно, — все они, и каждый в своем роде, до некоторой степени помешанные. То же понятие приложимо и к преступникам, совершающим чудовищные деяния под влиянием таких пустячных стимулов, которые в глазах здравомыслящих людей несоразмерны ни с ужасами самого действия, ни с вероятием изобличения и кары; так что каждую сильную страсть и всякий приступ буйного гнева можно рассматривать как период краткого безумия.

— Все это хорошо с точки зрения отвлеченной философии, мистер Ратклифф, — отвечала мисс Вэр, — но простите, если я вам замечу, что это звучит вовсе не ободряюще для меня лично, и что я боюсь, особенно в такой поздний час, отправляться к человеку, у которого вы сами признаете расстроенное воображение, хоть и стараетесь объяснить его как можно мягче.

— Поверьте же мне на слово, — сказал Ратклифф, — клянусь вам, что он для вас нисколько не опасен. Но вот чего я до сих пор не говорил вам, из опасения встревожить вас заранее, а теперь должен сказать, потому что мы в виду его жилища. Вон я могу уж различить его в полутьме… Дело в том, что я с вами дальше не поеду, вы должны продолжать путь одни.

— Одна? Но я не смею…

— Это необходимо, — продолжал Ратклифф, — я останусь здесь и буду ждать вас.

— Так, по крайней мере, не трогайтесь с этого места, — сказала мисс Вэр, — однако ведь это очень далеко… вы, пожалуй, не услышите, если я буду кричать о помощи?

— Не бойтесь ничего, — сказал ее проводник, — употребите все старания, чтобы, по крайней мере, не обнаруживать вашей робости. Не забывайте, что его преобладающее и самое мучительное опасение именно в том и состоит, что он считает себя пугалом и сознает, что производит отталкивающее впечатление. Ваш путь пролегает прямо мимо той обвалившейся ветлы: тропинка идет по левую руку от нее, а вправо — болото. До свиданья, поезжайте! Вспомните об угрожающей вам судьбе, это должно пересилить и страх ваш, и колебания.

— Мистер Ратклифф, — сказала Изабелла, — до свиданья. Если вы обманули такую несчастную, как я, то вы навеки утратили право на репутацию честного человека, благородству которого я вверяю себя.