Черный Карлик. Легенда о Монтрозе

— А вот что, сэр, — отвечал воин, — был у нас в полку ирландец, майор О’Киллиган, и я с ним повздорил из-за того, чей народ лучше и достойнее уважения; а на другой день после того он вздумал передавать мне приказания, держа палку наотлет и концом вперед, а не вниз, как было принято у нас между офицерами одинаковой породы, хотя бы один был и старше другого чином. Из-за этого, сэр, произошел между нами частный поединок; нарядили следствие, и наш оберст, сиречь полковник, Уолтер Батлер, изволил приговорить своего земляка к легкому наказанию, а меня — к тяжелому. Ну, я, видя такое лицеприятие, вышел в отставку и пошел на службу к испанцам.

— Надеюсь, что это была перемена к лучшему? — спросил лорд Ментейт.

— По правде сказать, — ответил ротмистр, — жаловаться было не на что. Даже жалованье нам платили довольно аккуратно, благо деньги-то доставляли богатые фламандцы и валлоны нидерландские. Квартиры отводили нам отличные. Фламандский белый хлеб не в пример вкуснее ржаных шведских лепешек; а рейнского вина давали нам столько, сколько, бывало, и черного ростокского пива не было в лагере у Густава. Служить почти не приходилось; обязанностей было немного, да и те — хочешь исполняй, хочешь нет, как угодно. Прекрасное житье для служаки, несколько утомленного походами и осадами, стяжавшего своей кровью изрядную репутацию и желающего пожить на покое и с некоторыми удобствами.

— А можно ли узнать, капитан, — сказал лорд Ментейт, — почему вы, находясь в столь завидном положении, покинули также и испанскую службу?

— Примите во внимание, милорд, — возразил капитан Дальгетти, — что испанцы — народ в высшей степени высокомерный и воображают о себе так много, что даже не умеют ценить храбрость иных благородных иностранцев, соглашающихся служить в их рядах. А ведь честному солдату обидно, когда из-за каждого надутого сеньора его обходят, обделяют, оттирают в сторону; если же дело дойдет до того, кому первому вскочить на брешь или броситься в атаку, то очень охотно пропускают шотландца вперед. Сверх того, сэр, у меня совесть была неспокойна касательно вопроса о религии.

— Я бы думал, капитан Дальгетти, — сказал молодой граф, — что старый воин, столько раз менявший службу, не станет на этот счет особенно церемониться.

— Да я и не церемонился, милорд, — отвечал капитан, — я всегда считал, что не мое дело заниматься такими вопросами, коли на то есть капеллан, которому ведь больше и делать-то нечего, а жалованье и содержание он все-таки получает. Но тут вышло совсем особое обстоятельство, милорд, так сказать, casus improvisus[10], а капеллана моего вероисповедания тут не было, так что посоветоваться было не с кем. На меня уж давно косились, что я протестант; но я думал — это потому, что я дельнее и опытнее всех остальных донов, вместе взятых; однако, когда стали мы гарнизоном на месте, оказалось, что требуется и мне вместе с полком ходить к обедне. Между тем, милорд, я природный шотландец, воспитывался в маршальской коллегии, в Абердине, должен же я был рассматривать католическую обедню как языческое идолопоклонство, ослепление папизма, и никоим образом не поддерживать этого моим присутствием. Правда, пробовал я на этот счет посоветоваться с одним земляком, отцом Фэтсайдом, из шотландского монастыря в Вюрцбурге…

— И, вероятно, получили довольно ясные указания от преподобного отца? — заметил лорд Ментейт.

— Как нельзя яснее, — отвечал капитан Дальгетти, — принимая в расчет, что мы с ним распили при этом полдюжины рейнвейна да усидели кувшина два киршвассера. Отец Фэтсайд объявил мне, что, по крайнему его разумению, для такого еретика, как я, совершенно все равно, что ходить к обедне, что не ходить, потому что я во всяком случае осужден на вечную погибель, будучи нераскаянным грешником, упорствующим в своей проклятой ереси. Такой ответ обескуражил меня немного, и я пошел посоветоваться к голландскому пастору реформатской церкви, который сказал, что, по его мнению, закон не воспрещает мне ходить к обедне, ибо пророк разрешил Нааману, храбрейшему кавалеру и весьма благородному сирийскому дворянину, входить вместе с его королем во храм Риммона, сиречь языческого бога или идола, которому тот король обещал служить, и даже дозволил склоняться перед ним, когда король опирался на его руку. Но и этот ответ меня не удовлетворил, потому что, во-первых, то был сирийский король, все-таки какой ни на есть помазанник, не чета нашему испанскому полковнику, которого я мог бы разом сдуть с места, как ореховую шелуху; а во-вторых, меня пуще всего смущало то, что ни по каким военным законам не обязан я был ходить к обедне, да и выгоды в том не видал, потому что особой платы за это не полагалось, а между тем могло быть для совести моей вредоносно.

— Так что вы опять переменили службу? — сказал лорд Ментейт.

— Вот именно, милорд, переменил. После этого пытался я на короткое время поступить к двум или трем другим державам; и даже несколько времени состоял на службе у голландских штатов…

— Ну, как же вам понравилось у них? — осведомился опять его собеседник.