Черный халифат

– Трофейная, если можно так выразиться. Изъяли у одного субчика. Распишитесь, пожалуйста, за полученное оружие и боеприпасы. – Он протянул бумагу и ручку. Пояснил: – Холостые на случай, если вам придется отстреливаться от наших сотрудников. От вашего руководства поступило распоряжение при задержании дать вам скрыться. Но отстреливаться вы сможете, чтобы уйти эффектно. Сегодня поедете на дневной электричке. Она идет до Котельнича, но останавливается на станции Марадыковский. Наша группа поедет на машине. С техническим обеспечением. Снабдим вас приборчиком.

– А если проверят? Нет, рисковать не стоит. Террористы – народ осторожный. Адрес вы знаете, ствол у меня есть. Справлюсь, если что. Хотя думаю, что это радикальные исламисты мелкого пошиба. Мне сказали, что у них проблемы – не могут собрать самостоятельно взрывное устройство. Они не обладают достаточными техническими знаниями и соответствующим оборудованием.

– Но брать их будем в любом случае? – Климов наморщил лоб.

– Разумеется. Вопрос времени. Войду с ними в контакт, пойму их численный состав и ближайшие планы. Дам отмашку и возьмете. У меня не так много времени, чтобы с ними возиться.

Климов посмотрел на Горюнова с любопытством, но ничего не спросил.

В электричке Петр замерз и не смог подремать, дрожа и кутаясь в зимнюю куртку, которой его снабдил Климов. Оттаяв дыханием кругляшок на заиндевевшем стекле, он пытался отвлечься от пронизывающего холода, смотрел на хвойный лес в огромных сугробах вдоль железной дороги. На запасном пути то и дело попадались брошенные полуразвалившиеся вагоны-теплушки, наводившие тоску.

Горюнов смотрел в окно, но видел сирийские дороги, по которым еще недавно ездил. «Там хотя бы тепло», – поежился он.

Петр сошел на низкую платформу станции Марадыковский, обозрел унылый пейзаж со зданием вокзала светлого кирпича с голубыми деревянными фронтонами, залепленными снегом, и голым лесом позади. Тут, конечно, была и Железнодорожная улица, как около любой станции России, словно эта Железнодорожная опоясала всю страну. Оригинальностью в названиях улиц город не отличался. Далее шли не менее тривиальные – Труда, Первомайская, Гагарина.

Вдоль улицы поселка Мирный теснились двухэтажные кирпичные дома. От группы шумных школьников в спину прилетел снежок. Захотелось ответить, но Петр вспомнил, что он, к сожалению, давно не в том возрасте. И снежок, уже слепленный, начал таять в ладони. Петр откинул его и вошел в подъезд с расхлябанной дверью, которая гулко захлопнулась за спиной. На обледеневшем пороге он едва не поскользнулся. Кошка, гревшаяся около батареи, с мяуканьем рванула к двери в подвал.

Съемную однокомнатную квартиру на первом этаже отделяла от подъезда деревянная грязная дверь со следами ботинок немаленького размера, словно по ней колотили, так как электрический звонок не работал. Горюнов постучал кулаком и почти сразу открыли. В щель на него глянула небритая, с черной щетиной, щекастая молодая рожа:

– Чего тебе?

– Сохраниться и расшириться, – по-арабски негромко сказал Петр.

– Поляк? – тоже шепотом, но по-русски уточнил парень, изобразив на лице нечто вроде почтения. – Проходи. Я – Марат.

В квартире воняло табаком и порохом. В крошечном коридоре стоял здоровенный туристский рюкзак, набитый каким-то шмотьем. На кухне громоздились грязные тарелки со сколами по краям, горка консервных банок на подоконнике, окна, заклеенные газетами, как во время ремонта.

– Лучше в комнату, – позвал Марат. – Ты давно оттуда?

– Из Сирии? – уточнил Петр. – Несколько дней.

– Ну и как там? – Он присел на протертый до дыр подлокотник кресла и уставился на Горюнова горящими глазами. – Говорят, и заработки большие, и жену дадут.

«Догонят и еще раз дадут», – мысленно огрызнулся Петр, но с важным видом кивнул.

– А как вообще? Опасно?

– У меня было две контузии и легкое, слава Аллаху, ранение, сквозное. Но мы были готовы и умереть во имя Аллаха.

Марат закашлялся. Ему, очевидно, хотелось жену и денег, но не хотелось умирать, пусть и во славу Аллаха.