Читаем Черный хлеб полностью

Наступил второй вечер после пожара. Тимрук с Ильясом ушли ночевать к Элендею. Шеркей задержался, никак не мог оторваться от работы. Баню в этот день разобрать не удалось, помешали другие, более спешные дела. И Шеркей решил осмотреть ее пока хорошенько, прикинуть в уме, что пойдет в дело, а что на дрова. Взял топор, обстукал все бревна, выискивая гнильцу. Бревна вполне пригодные, в саже только. Но это не большая беда, обтешутся, обстрогаются — и от новых не отличишь. Вот с половыми досками дело похуже. Много прелых. Придется перебирать.

Шеркей начал разбирать пол и выносить доски во двор. У самого порога вместо доски лежала старая дверь. Шеркей хотел поднять ее, но она не поддалась. Взял рычаг, подковырнул; с надсадным скрипом вылезли заржавленные гвозди, запахло прелью, плесенью. Под дверью лежала ослизлая полусгнившая синяя тряпка. По ней ползли мокрицы. Брезгливо поморщившись, Шеркей выкинул тряпку рычагом. Показалась слежавшаяся, почерневшая от влаги и от времени солома. Он ткнул в нее: рычаг натолкнулся на что-то твердое. Разрыл солому: под ней камни. Почему они здесь? Наверно, привезли много для бани, вот и умостил старик пол. Что ж, и камешки годятся. Лишний раз лошадь не гонять и себя не мучить. Начал вынимать их.

Вдруг руки нащупали валун какой-то странной формы, будто кто обтесал его со всех сторон. Шеркей торопливо разбросал соседние камни: «О боже! Сундучок!» Рванул его, но руки соскользнули. Кое-как, сдирая кожу, подсунул ладони под дно сундука. Напрягся, дернулся всем телом и вытащил. Вскинул над головой и, крикнув: «Ах, отец мой!» — упал. Скрюченные пальцы словно впились в железо, которым был обит сундучок.

Шеркей не чувствовал своего тела, оно стало невесомым. Казалось, остановилось сердце.

Через некоторое время он медленно поднял голову, по искаженному лицу впервые в жизни текли слезы. Поглядел на находку, пошевелил пальцами, ощупал ее: нет, не сон. Подтянул сундучок, навалился на него грудью. Гулко застучало сердце.

Мелькнула первая мысль:

«Куда спрятать, чтобы Элендей не пронюхал?»

За ней вторая:

«А куда уехал Палюк? Узнать бы».

Перейти на страницу:

Похожие книги

Время, вперед!
Время, вперед!

Слова Маяковского «Время, вперед!» лучше любых политических лозунгов характеризуют атмосферу, в которой возникала советская культурная политика. Настоящее издание стремится заявить особую предметную и методологическую перспективу изучения советской культурной истории. Советское общество рассматривается как пространство радикального проектирования и экспериментирования в области культурной политики, которая была отнюдь не однородна, часто разнонаправленна, а иногда – хаотична и противоречива. Это уникальный исторический пример государственной управленческой интервенции в область культуры.Авторы попытались оценить социальную жизнеспособность институтов, сформировавшихся в нашем обществе как благодаря, так и вопреки советской культурной политике, равно как и последствия слома и упадка некоторых из них.Книга адресована широкому кругу читателей – культурологам, социологам, политологам, историкам и всем интересующимся советской историей и советской культурой.

Валентин Петрович Катаев , Коллектив авторов

Культурология / Советская классическая проза
Вишневый омут
Вишневый омут

В книгу выдающегося русского писателя, лауреата Государственных премий, Героя Социалистического Труда Михаила Николаевича Алексеева (1918–2007) вошли роман «Вишневый омут» и повесть «Хлеб — имя существительное». Это — своеобразная художественная летопись судеб русского крестьянства на протяжении целого столетия: 1870–1970-е годы. Драматические судьбы героев переплетаются с социально-политическими потрясениями эпохи: Первой мировой войной, революцией, коллективизацией, Великой Отечественной, возрождением страны в послевоенный период… Не могут не тронуть душу читателя прекрасные женские образы — Фрося-вишенка из «Вишневого омута» и Журавушка из повести «Хлеб — имя существительное». Эти произведения неоднократно экранизировались и пользовались заслуженным успехом у зрителей.

Михаил Николаевич Алексеев

Советская классическая проза
Утренний свет
Утренний свет

В книгу Надежды Чертовой входят три повести о женщинах, написанные ею в разные годы: «Третья Клавдия», «Утренний свет», «Саргассово море».Действие повести «Третья Клавдия» происходит в годы Отечественной войны. Хроменькая телеграфистка Клавдия совсем не хочет, чтобы ее жалели, а судьбу ее считали «горькой». Она любит, хочет быть любимой, хочет бороться с врагом вместе с человеком, которого любит. И она уходит в партизаны.Героиня повести «Утренний свет» Вера потеряла на войне сына. Маленькая дочка, связанные с ней заботы помогают Вере обрести душевное равновесие, восстановить жизненные силы.Трагична судьба работницы Катерины Лавровой, чью душу пытались уловить в свои сети «утешители» из баптистской общины. Борьбе за Катерину, за ее возвращение к жизни посвящена повесть «Саргассово море».

Надежда Васильевна Чертова

Проза / Советская классическая проза
Общежитие
Общежитие

"Хроника времён неразумного социализма" – так автор обозначил жанр двух книг "Муравейник Russia". В книгах рассказывается о жизни провинциальной России. Даже московские главы прежде всего о лимитчиках, так и не прижившихся в Москве. Общежитие, барак, движущийся железнодорожный вагон, забегаловка – не только фон, место действия, но и смыслообразующие метафоры неразумно устроенной жизни. В книгах десятки, если не сотни персонажей, и каждый имеет свой характер, своё лицо. Две части хроник – "Общежитие" и "Парус" – два смысловых центра: обывательское болото и движение жизни вопреки всему.Содержит нецензурную брань.

Владимир Макарович Шапко , Владимир Петрович Фролов , Владимир Яковлевич Зазубрин

Драматургия / Малые литературные формы прозы: рассказы, эссе, новеллы, феерия / Советская классическая проза / Самиздат, сетевая литература / Роман