Черный хлеб

— Тэдэ, — сказал младший, — хочу помочь тебе. От души. По-родному. По-братски. Лошадь одна сгорела. Хлеб весь до зернышка. Не терзайся. Наладится. Только не ходи опять на поклон к Каньдюку. И к другим таким же.

— Не пойду, не пойду.

— Вот и хорошо. Не идет нам попрошайничать. Честь продавать. Совесть. Прокладывай дорогу к счастью сам. Такие, как Каньдюки, приласкают. Утешат. Но для чего? Чтобы верхом на тебя взобраться. Пусть зола. Не горюй. Ты еще хлеб на ней вырастишь. Свой. Честный. Только он идет на пользу. Только он вкусный. Пусть Каньдюки калачами утробу набивают. Не завидуй, подавятся они ими. И сдохнут. Поверь мне. Не долго ждать этого. Не изменяй нашему бедняцкому хлебу. Пусть он черный. В нем сила. Он надежный, на нем вся земля держится. Придет еще время — и мы калачи да ситные уплетать будем. Не сомневайся. А пока бери у меня мешка три. Корова у тебя немолочная. Продай, что кормить зря. На деньги купи все самое нужное. Без чего шагу ступить нельзя. Вот и переведешь дух.

— Рехмет, рехмет, дорогой. До могилы не забуду, до могилы.

— Это, бог с тобой, можешь и забыть. Главное — помни, что я говорил тебе сейчас.

Зайдя во двор, Элендей сразу же направился к колодцу, достал свежей воды, обнажил до пояса крепко сбитое тело и, пофыркивая, начал мыться. Растерся докрасна жестким холщовым полотенцем.

— Ух, здорово!

— Дай-ка и мне ведерко.

— Обожди! — Элендей повесил полотенце на мускулистую загорелую шею и окликнул сына: — Хамбик, неси ножницы. Дядю стричь будем. А то ходит недостриженным бараном.

— Как знаешь, браток, тебе видней.

Мальчуган принес большие ножницы для стрижки овец. Элендей усадил брата на колоду, рьяно принялся за дело. Волосы, грязные, свалявшиеся, как пакля, поддавались плохо. Шеркей то и дело болезненно морщился. Элендей спешил: жена уже несколько раз торопила к завтраку.

— Терпи. На человека станешь похож. Сейчас ведь всю деревню перепугать можешь. Полосами получается, правда. Но ничего, сойдет… Давай и бороду смахну. Сразу молодым станешь. Такого красавца из тебя сотворю — засмотришься.

— А может быть, не надо? — забеспокоился Шеркей. — Знаешь ведь людей. Скажут, что я в женихи готовлюсь.

— Не скажут. К Шербиге только по ночам не таскайся, — беззлобно хохотнул брат.

— Не напоминай. Как болячка на сердце. Не ковыряй. Прошу.

Из хлева вышел пегий теленок. Подойдя к стоящему у колодца корыту, понюхал розовым носом воду, фыркнул и, высоко взбрыкивая тоненькими задними ногами, помчался по кругу.

— Ишь, как новому хозяину обрадовался! — улыбнулся Элендей. — Возьмешь себе эту телку. По приметам, хорошей коровой должна стать.

— Что? Что? Но ведь ты сам пока живешь кое-как.

— Хорошо ли, худо ли, но перед каньдюковскими окнами с шапкой не стою. А это главное. И тебе того же желаю. Не обижайся только на мои слова. Хотя и говорят: «Дают — бери, бьют — беги», — но надо знать, у кого брать. Иной одной рукой дает, другой дубинку держит. Так-то. У меня бери со спокойной душой. Обеими руками, все отдаю. Как только оградишь двор, так и приведу телку.

Шеркей помылся. Без бороды и усов он казался намного моложе, чем раньше. Лицо его выглядело не таким измученным, из глаз ушла растерянность.

«Ничего, отойдет, — обрадованно подумал брат, оглядывая его с ног до головы. — С норовом мужик. Десять раз бей — десять раз поднимется. Ручищу чуть не до кости сжег, а умывался — хоть бы поморщился».

— Ты чего же это не вытираешься?

— Не буду, не буду.

— Почему?

— Лучше этак. Люблю, когда водичка на лице, — соврал Шеркей, которому жалко стало нового полотенца, какое ему подал племянник. Он по привычке хотел даже сделать замечание, но вовремя спохватился и прикусил язык.

— Чего же хорошего с мокрой мордой ходить? — допытывался брат. — Сейчас есть будем. Не так густа наша похлебка, чтобы ее водой разбавлять.

Но Шеркей так и не вытерся.

— Долго ждать вас? — крикнула из избы Незихва. — Ребят уже покормила. Идите, остынет.

Сели завтракать. Картошка была рассыпчатая, духовитая. Ели напористо. Незихва не успевала подкладывать. Сбив аппетит, стали есть неторопливо, смакуя каждый кусочек.

Элендей все время не сводил с брата глаз. Каждый раз, встречаясь с ним взглядом, весело подмигивал, ободряюще улыбался. Элендею казалось, что брат долгое время был где-то далеко-далеко и вот наконец после злоключений вернулся к родным. Было в душе Элендея и такое чувство, будто брату посчастливилось перебороть тяжелую болезнь.

Насытившись, разомлели. Элендей снова оседлал своего любимого конька — начал ругать Каньдюков и всю их братию.

— Хотя и не гоняются за улетевшим ветром, но еще раз скажу: будь подальше от них. Берегись этих кровососов пуще огня. Звери они. Все богатеи таковы. Не пожалеют они тебя. Не жди. В богаче души нет. Один потрох в нем. Ты вот все кричал: «Учись жить у Каньдюка!» А чему у него учиться? Жрать да спать! Ты думаешь, он богатеет потому, что много трудится? Да? Накось, выкуси!

Элендей сунул под нос брату здоровенный шиш, пошевелил дочерна прокуренным большим пальцем.