Читаем Черный хлеб полностью

Но как ни старался Шеркей, богатство не шло ему в руки. Очень неудачливо складывались дела. Куда ни кинь — везде клин. Растил телку — околела. Пришлось продать свою дряхлую, почти беззубую корову, добавить деньжонок и купить молодую. А какая выгода от этого? Новая корова взяла, как назло, и осталась яловой. Из шести овец только две приносят ягнят. Остальные из года в год не дают приплода. Точно заколдовали их.

Дом обветшал. Скоро жить нельзя будет. А как поставить новый? Правда, Шеркей припас немного хлеба на продажу. Но вырученных денег все равно будет для такого дела мало. Вот если бы добавить зерна из урожая нынешнего года, то тогда, пожалуй, можно построиться. Но кто знает, что принесет жатва.

Скоро, конечно, будет полегче. Тимрук почти взрослый, еще немножко — и настоящим работником станет. Ильяс тоже подрастает.

От Сэлиме помощи ждать нечего. Сегодня она в родительском доме, а завтра ее нет. Иногда Шеркей подумывает, что хорошо было бы выдать дочь за богатого, но мысли эти он считает несерьезными. Не слыхать от людей, чтобы кто-нибудь разбогател за счет зятя. Но зато есть пословица: «Богач, выдавший семь дочерей, становится нищим». Слава богу, у Шеркея осталась в живых всего одна дочь…

Когда Сэлиме и Тухтар пришли домой, Шеркей подправлял телегу. Девушка сразу подбежала к нему и начала взволнованно рассказывать о своем приключении, на все лады расхваливая Тухтара. Из избы вышли Сайдэ с Ильясом. Мать заахала, прослезилась, стала благодарить парня. Ильяс смотрел на него с восхищением и завистью, будто на сказочного богатыря.

Шеркей к рассказу дочери отнесся равнодушно. Спас так спас. Да и волки в эту пору сытые, на людей не бросятся. Шеркея интересовало другое.

— А что это, что это у тебя, Тухтар, через руку перекинуто? Кажись, пиджак? Иль чудится мне? — спросил он, подавшись всем телом вперед, к батраку.

— Пиджак.

— А-та-та-та… Ведь правда, правда, пиджак. Не ошибся, не ошибся я… А пошел-то ты в рубашке. В рубашке ведь? Ну вот, опять я не ошибся. Откуда же он взялся?

Шеркей подошел вплотную, взял пиджак в руки, стал рассматривать его со всех сторон, то поглаживая и щупая сукно, то шелковую подкладку. Подышал на пуговицу, протер ее, пощелкал по ней ногтем, удовлетворенно хмыкнул.

— Ай какой гладенький да красивенький! Англицкий, верное слово, англицкий, — тихонько приговаривал он, вспомнив, что некогда видел такой пиджак в Симбирске, на каком-то очень важном и представительном барине. — Ну, а где же, где же ты взял его?

— Да нашел…

Хозяин вытаращил глаза, всплеснул руками, заприседал, осклабился:

— Нашел! Вот счастье-то, вот счастье-то! Видать, с неба, с неба стали падать такие штуки. — Шеркей огляделся, словно тоже хотел найти пиджак.

— Не с неба. Шел по Алатырской дороге, гляжу: лежит…

— Лежит, лежит, — как эхо, откликнулся Шеркей. — А ведь такие вещи не лежат на дороге.

— Ну да. А перед этим телега проехала. Возчика было не видать. Верно, спал он. Вот и уронил. Я кричал, да уже далеко отъехал он, не услышал.

— Не знаю, как это порядочный человек может потерять такую вещь. Пьяный если только…

— Ну, конечно, пьяный, — подтвердила эту догадку Сэлиме, пытаясь помочь Тухтару.

Отец молча взглянул на нее, сердито подвигал усами. В глазах его были недовольство и удивление: никогда еще не вмешивалась дочь в разговоры старших, пока ее не спрашивали.

Девушка вместе с матерью и братишкой ушла в избу.

Шеркей похлопал Тухтара по плечу:

— Ты малый честный, честный. За это и люблю я тебя, люблю. Ничего никогда не таишь от меня. Другой нашел и припрятал бы. А ты принес. Это хорошо… Но куда же запропастился этот шатун Тимрук? Ведь примерить пиджачок надо.

Тухтар побледнел, губы его обиженно задрожали. «Почему я не пошел сразу домой? — упрекнул он себя. — Вот тебе и подарок».

Шеркей еще раз оглядел пиджак, тщательно обшарил все карманы, даже вывернул их. Приласкал ладонью сукно, попробовал, прочно ли пришиты пуговицы, вешалка. Все было в порядке. Прищелкнув от удовольствия языком, он медленно заговорил тягучим медовым голосом.

— Да, Тухтарушка, да… Ведь если сказать по правде, то эта одежка для нас с тобой не подходит. Мы в ней, браток, словно цыплята в индюшиных перьях. Хе-хе-хе. Да и одно мученье с ней. Руки и то не поднимешь. Рукавчики узенькие, гляди-ка какие. А ведь маленькую вещь не сделаешь большой, не расширишь. Нам нужно что попроще, посвободней, потеплей да попрочней. Да и нехорошо, право, хе-хе-хе, нехорошо получается: пиджак-то и прореху у штанов не прикрывает. Хе-хе-хе.. А ты уж взрослый, — Шеркей игриво подмигнул, — жениться пора, а прореха-то на виду. Засмеют, засмеют девки. Вот я уж тебе сделаю осенью ватный. Теплый — и печки не надо. И длинный, длинный, как положено, чтобы прореха не сверкала… Хе-хе-хе…

Зная стеснительность Тухтара, Шеркей особенно упорно напирал на последнее обстоятельство. Наконец, он закончил свои разглагольствования и вопросительно поглядел на батрака.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Время, вперед!
Время, вперед!

Слова Маяковского «Время, вперед!» лучше любых политических лозунгов характеризуют атмосферу, в которой возникала советская культурная политика. Настоящее издание стремится заявить особую предметную и методологическую перспективу изучения советской культурной истории. Советское общество рассматривается как пространство радикального проектирования и экспериментирования в области культурной политики, которая была отнюдь не однородна, часто разнонаправленна, а иногда – хаотична и противоречива. Это уникальный исторический пример государственной управленческой интервенции в область культуры.Авторы попытались оценить социальную жизнеспособность институтов, сформировавшихся в нашем обществе как благодаря, так и вопреки советской культурной политике, равно как и последствия слома и упадка некоторых из них.Книга адресована широкому кругу читателей – культурологам, социологам, политологам, историкам и всем интересующимся советской историей и советской культурой.

Валентин Петрович Катаев , Коллектив авторов

Культурология / Советская классическая проза
Вишневый омут
Вишневый омут

В книгу выдающегося русского писателя, лауреата Государственных премий, Героя Социалистического Труда Михаила Николаевича Алексеева (1918–2007) вошли роман «Вишневый омут» и повесть «Хлеб — имя существительное». Это — своеобразная художественная летопись судеб русского крестьянства на протяжении целого столетия: 1870–1970-е годы. Драматические судьбы героев переплетаются с социально-политическими потрясениями эпохи: Первой мировой войной, революцией, коллективизацией, Великой Отечественной, возрождением страны в послевоенный период… Не могут не тронуть душу читателя прекрасные женские образы — Фрося-вишенка из «Вишневого омута» и Журавушка из повести «Хлеб — имя существительное». Эти произведения неоднократно экранизировались и пользовались заслуженным успехом у зрителей.

Михаил Николаевич Алексеев

Советская классическая проза
Утренний свет
Утренний свет

В книгу Надежды Чертовой входят три повести о женщинах, написанные ею в разные годы: «Третья Клавдия», «Утренний свет», «Саргассово море».Действие повести «Третья Клавдия» происходит в годы Отечественной войны. Хроменькая телеграфистка Клавдия совсем не хочет, чтобы ее жалели, а судьбу ее считали «горькой». Она любит, хочет быть любимой, хочет бороться с врагом вместе с человеком, которого любит. И она уходит в партизаны.Героиня повести «Утренний свет» Вера потеряла на войне сына. Маленькая дочка, связанные с ней заботы помогают Вере обрести душевное равновесие, восстановить жизненные силы.Трагична судьба работницы Катерины Лавровой, чью душу пытались уловить в свои сети «утешители» из баптистской общины. Борьбе за Катерину, за ее возвращение к жизни посвящена повесть «Саргассово море».

Надежда Васильевна Чертова

Проза / Советская классическая проза
Общежитие
Общежитие

"Хроника времён неразумного социализма" – так автор обозначил жанр двух книг "Муравейник Russia". В книгах рассказывается о жизни провинциальной России. Даже московские главы прежде всего о лимитчиках, так и не прижившихся в Москве. Общежитие, барак, движущийся железнодорожный вагон, забегаловка – не только фон, место действия, но и смыслообразующие метафоры неразумно устроенной жизни. В книгах десятки, если не сотни персонажей, и каждый имеет свой характер, своё лицо. Две части хроник – "Общежитие" и "Парус" – два смысловых центра: обывательское болото и движение жизни вопреки всему.Содержит нецензурную брань.

Владимир Макарович Шапко , Владимир Петрович Фролов , Владимир Яковлевич Зазубрин

Драматургия / Малые литературные формы прозы: рассказы, эссе, новеллы, феерия / Советская классическая проза / Самиздат, сетевая литература / Роман