Читаем Черный хлеб полностью

— Имеда-то не победил, а вот на скачках всех обогнал! Моя лошадушка, моя первой пришла. Иль не видишь? Вот она, награда. Сапожки дали, сапожки, пиджачок с рубашечкой. Еще шаровары с пояском были. Да я их Тухтару, Тухтару отдал, пусть уж попользуется…

— А ведь и вправду подарки… Но все равно не верится мне что-то.

— Вот баба, вот баба… Знай свое долдонит. Человеческим же языком говорят: на-гра-ди-ли! Неужели не понимаешь? Не таращь глаза-то зря, возьми лучше узел да спрячь. Хотя нет…

Шеркей проворно снял лапти, достал из свертка сапоги, начал примерять:

— Точь-в-точь! Как на меня шили!

Он попеременно выставлял вперед то правую, то левую ногу, шевелил острыми носками. Ему очень нравилась, как на глянцевой коже поигрывали зеркальные блики.

Сайдэ не выдержала.

— Зайди хоть в дом! Не срамись перед людьми. Забавляешься, как ребенок.

— Не учи, не учи! Сам знаю, что делать! — обозлился Шеркей, но сапоги стянул.

Разувшись, передал все вещи жене, несколько раз облобызал лошадиный нос и, бормоча что-то бессвязное об Агадуе, повел коня в сарай.

Сайдэ вошла в избу. «Вернутся Сэлиме с Тухтаром, тогда уж узнаю всю правду», — подумала она.

А Тухтара в это время плотным кольцом обступили парни. Они смотрели на него с нескрываемым восхищением и завистью. Подумать только, на первых скачках — и обогнал всех наездников. Все знали, что Тухтар ездит на лошади очень хорошо, не раз в ночном бывали вместе, но одно дело — скакать ради забавы по лугу и совсем другое — мчаться во весь опор наперегонки. Тимрук, конечно, сделал правильно, что не поехал, далеко ему до Тухтара.

Парней особенно радовало, что Тухтар сбил спесь с Нямася: недолюбливали они лавочника.

Каждому хотелось знать о скачках все до мельчайших подробностей, и новая деревенская знаменитость едва успевала отвечать на сыпавшиеся со всех сторон вопросы. Не привыкший к людскому вниманию, Тухтар чувствовал себя очень неловко.

— А какую же награду тебе дали? — поинтересовался кто-то.

Тухтар показал шаровары и поясок.

— Только-то и всего?

— Нет, еще были вещи, но я их отдал Шеркею.

— И он взял? Да как у него рука поднялась?

— Чтоб отсохла она у него! Совсем совести нет!

— А с виду ведь добрый, говорит, точно кот мурлычет.

— Да, стелет мягко, а спать жестко.

Тухтар промолчал, он был рад, что хоть штаны ему достались. В самый раз они к новому пиджаку. Вот если бы рубашка еще была хорошая…

Сколько Тухтар мечтал о хорошей одежде! И вот она есть у него. Но страшно как-то надеть ее. Смеяться еще станут люди: вот, мол, нищий щеголять начал. А может, и не станут. Ведь никто не подсмеивается над ним после того, как он победил на скачках. Наоборот — все поздравляют, хвалят. А вот Шеркея корят за то, что позарился на чужую награду. Права, наверно, Сэлиме, которая все время говорит, что Тухтару только кажется, будто его в деревне за человека не считают.

Парни предложили пойти домой с ними вместе, но Тухтар отказался. Ему хотелось побыть одному. Вспоминая все, происшедшее за день, он шел по лугу. Шел неторопливо, степенно.

— Тухтар! — неожиданно послышался за спиной знакомый голос — Ты что это один прогуливаешься? А мы уж думали, ушел ты давно.

К нему подошли Сэлиме и Елиса, ее подруга.

— Он теперь на нас и смотреть не захочет, — пошутила Елиса. — Теперь ведь Тухтар, — человек знаменитый, только о нем везде и толкуют.

— А как же вы думали! — поддержал шутку Тухтар.

Они пошли втроем. Пряно пахли луговые травы, весело пестрели цветы. Девушки принялись собирать букеты.

— А ты почему не рвешь цветы? — спросила Тухтара Елиса.

— А зачем они мне? Невидаль какая. Смотреть на них надоело. Куда ни глянь — везде торчат.

— Ну и чудак ты, — улыбнулась Сэлиме. — Разве могут когда-нибудь надоесть цветы? Ты посмотри, какие они красивые. Не налюбуешься! Взял бы и подарил нам по венку.

— Скажешь тоже, — рассмеялась подруга. — Не сумеет он сплести венок. Где ему!

Тухтар наклонился и неловко сорвал кустик незабудок. «Ведь и правда красивые, — подумал он. — Словно утреннее небо. А я топтал их всегда ножищами».

— Да ты поосторожнее с ними, — заметила Елиса. — Твоими руками только дубовые сучки ломать, а не цветы собирать…

Керегасьская долина опустела. Лишь кое-где можно было заметить людей. Расположившись на мягкой траве кружком, они угощались в честь праздника. Оттрепетал на высоком шесте белый флаг, став добычей бойкого сорванца, сумевшего забраться за ним на макушку. Мигаля разделался со своими нелегкими обязанностями.

Сэлиме попросила Тухтара рассказать о скачках.

— А что тут рассказывать. Ведь не я бегал — лошадь.

— Но ведь и Нямась не сам бегал. И лошадь у него получше. Почему же так получилось? — допытывалась Елиса.

— Ой, тузум[27], — перебила ее Сэлиме. — Ты не видела, как рассердился Нямась. Чуть не избил Мигалю. Как зверь накинулся. Мы с Мерденью сразу убежали от греха подальше. Ты бы, Тухтар, показал хоть подарки.

— Иль ты не видела? В руках держала.

— Да ведь в платке они были завернуты.

Тухтар остановился, аккуратно развернул выделенные Шеркеем вещи. Девушки на все лады начали расхваливать их.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Время, вперед!
Время, вперед!

Слова Маяковского «Время, вперед!» лучше любых политических лозунгов характеризуют атмосферу, в которой возникала советская культурная политика. Настоящее издание стремится заявить особую предметную и методологическую перспективу изучения советской культурной истории. Советское общество рассматривается как пространство радикального проектирования и экспериментирования в области культурной политики, которая была отнюдь не однородна, часто разнонаправленна, а иногда – хаотична и противоречива. Это уникальный исторический пример государственной управленческой интервенции в область культуры.Авторы попытались оценить социальную жизнеспособность институтов, сформировавшихся в нашем обществе как благодаря, так и вопреки советской культурной политике, равно как и последствия слома и упадка некоторых из них.Книга адресована широкому кругу читателей – культурологам, социологам, политологам, историкам и всем интересующимся советской историей и советской культурой.

Валентин Петрович Катаев , Коллектив авторов

Культурология / Советская классическая проза
Вишневый омут
Вишневый омут

В книгу выдающегося русского писателя, лауреата Государственных премий, Героя Социалистического Труда Михаила Николаевича Алексеева (1918–2007) вошли роман «Вишневый омут» и повесть «Хлеб — имя существительное». Это — своеобразная художественная летопись судеб русского крестьянства на протяжении целого столетия: 1870–1970-е годы. Драматические судьбы героев переплетаются с социально-политическими потрясениями эпохи: Первой мировой войной, революцией, коллективизацией, Великой Отечественной, возрождением страны в послевоенный период… Не могут не тронуть душу читателя прекрасные женские образы — Фрося-вишенка из «Вишневого омута» и Журавушка из повести «Хлеб — имя существительное». Эти произведения неоднократно экранизировались и пользовались заслуженным успехом у зрителей.

Михаил Николаевич Алексеев

Советская классическая проза
Утренний свет
Утренний свет

В книгу Надежды Чертовой входят три повести о женщинах, написанные ею в разные годы: «Третья Клавдия», «Утренний свет», «Саргассово море».Действие повести «Третья Клавдия» происходит в годы Отечественной войны. Хроменькая телеграфистка Клавдия совсем не хочет, чтобы ее жалели, а судьбу ее считали «горькой». Она любит, хочет быть любимой, хочет бороться с врагом вместе с человеком, которого любит. И она уходит в партизаны.Героиня повести «Утренний свет» Вера потеряла на войне сына. Маленькая дочка, связанные с ней заботы помогают Вере обрести душевное равновесие, восстановить жизненные силы.Трагична судьба работницы Катерины Лавровой, чью душу пытались уловить в свои сети «утешители» из баптистской общины. Борьбе за Катерину, за ее возвращение к жизни посвящена повесть «Саргассово море».

Надежда Васильевна Чертова

Проза / Советская классическая проза
Общежитие
Общежитие

"Хроника времён неразумного социализма" – так автор обозначил жанр двух книг "Муравейник Russia". В книгах рассказывается о жизни провинциальной России. Даже московские главы прежде всего о лимитчиках, так и не прижившихся в Москве. Общежитие, барак, движущийся железнодорожный вагон, забегаловка – не только фон, место действия, но и смыслообразующие метафоры неразумно устроенной жизни. В книгах десятки, если не сотни персонажей, и каждый имеет свой характер, своё лицо. Две части хроник – "Общежитие" и "Парус" – два смысловых центра: обывательское болото и движение жизни вопреки всему.Содержит нецензурную брань.

Владимир Макарович Шапко , Владимир Петрович Фролов , Владимир Яковлевич Зазубрин

Драматургия / Малые литературные формы прозы: рассказы, эссе, новеллы, феерия / Советская классическая проза / Самиздат, сетевая литература / Роман