Черный конверт пуст… Как обрести истинную силу и тайные знания

Пассажир приподнялся и присел на ближайшую скамью, пытаясь собраться с мыслями и припомнить, что его понесло встречать Новый год на родину. Розовое «Клико» вместо черно-золотистого «Советского», развесистые пальмы вместо раскидистых елок, обжигающий песок вместо обжигающего снега; оливки, гроздьями свисающие на каждом углу, вместо липких заскорузлых шишек; повсюду цветы на улицах вместо свежеброшенных окурков и плевков; и запах – обалденный дурманящий аромат Востока; и эти тщедушно-приветливые… вместо… вот оно как. А Юрка-то, Юрка сколько лет уже зазывает к себе на рождественский первач!

Ничего, главное – лояльность: от своих же получил, поди, не от буржуев! Подумаешь, мелкое недоразумение под Пантелеевкой, тут наверняка и не такое еще видали. Если б не внутренний настрой, разве ж он продал бы столько пылесосов, чтоб его в Израиль на Новый год; а он при этом, как круглый позитив, досрочно назад, да за свой счет, да рейсовым в Домодедово и дальше, прямиком под…

Мужик-справочник вышел из-за барьера и решительно направился к одинокому Пассажиру, стягивая на ходу перчатки. Тот импульсивно проверил собственный нос: кроме обычного декабрьского коктейля, ничего лишнего не бежало.

– Парень, ты как?.. – вдруг участливо спросил мужчина в шапке из диспетчерской, резко присев перед Пассажиром на корточки, и тот непроизвольно шмыгнул носом. – Цел? Ты это, извини, я ж не со зла, первая реакция… Чо ты там про ховна – я тока щас вот сообразил же!.. Ну, год такой, вон календарь висит, а ты про барана сразу!..

Пассажир великодушно тряхнул головой:

– Да нет… сам виноват, замкнуло что-то. Хотел про рейс на Пантелеевку спросить, а тут овен этот…

Мужик широко улыбнулся:

– Харя цела – нормально! С наступающим! А тебе зачем в Пантелеевку-то? Ихние все утренним туда умотали, кому надо было…

– Так ведь последний рейс же…

– Ну, да, вроде бы есть последний рейс, – неуверенно как-то кивнул он. – Ты зайди вон по коридору в диспетчерскую, у них узнай…

Пассажир одиноко пошел. Мужик крикнул вслед:

– Ну ты, это, без обид, а? Новый год же!

Он неубедительно улыбнулся и помахал дежурному диспетчеру приветливо рукой. Добрая и широкая все же у наших мужиков натура, этого не отнять.

В диспетчерской было накурено и жарко. Все помещение разделялось пластиковой перегородкой от пола до потолка, и вмонтированные переговорные окошки служили, вероятно, для сдачи маршрутных листов и выручки. Но не в тот день, потому что в тот день там, за стеклом, уже все гудели, буквально: шум и гам стоял невообразимый. Форточки были открыты, шампанское и водка тоже; вездесущее оливье, казалось, располагалось повсюду – в тарелках, в мисках, в кастрюлях, в тазиках. И холодец там же, все в разных пропорциях, вперемешку с сырами и колбасами, огурцами и грибочками… В общем, существенно ничего за время отсутствия Пассажира в родной стране не поменялось. Но вот как он не догадался заранее просчитать такие риски – досрочное подведение итогов года минувшего на бюджетных предприятиях, – было просто безответственно.

Он подошел к одному из окошечек и, нагнувшись, попытался просунуть в него сначала подбородок, затем нос. Но тут же сообразил, что эти окошечки конструировались для других целей – и хотел бы Пассажир тоже понаблюдать-таки за собой в тот момент с обратной стороны стекла! А вообще странно, что в «Справке» в зале ожидания подобного ограничительного устройства не было предусмотрено, а то бы там дежурила сердобольная женщина, да и его нос бы сохранял до сих пор свои изначальные параметры…

– Простите, уважаемые, с наступающим вас!!! – попытался Пассажир перекричать веселье по другую сторону рубикона.

На его запрос к вниманию одна из привилегированных за стеклом играючи направилась к перегородке, виртуозно меняя на ходу свой праздничный приветливый шарм на привычную профессиональную тяпку, строго глянула на одинокого Пассажира и… опустила жалюзи. Тише не стало, но ясность наступила.

И тут только, оглянувшись неуверенно вокруг, позади себя он заметил в углу на стуле нечто раскрасневшееся и заплаканное в коротком распахнутом пуховике и вытертых джинсах: ее блестящие и наполненные печалью глаза показались ему огромными, светлые неприбранные волосы даже издалека – удивительно мягкими, а губы – нежными и слегка припухшими, словно от обиды. На правой щеке едва заметная ямочка, а на левой нет.

– Привет, Снегурочка, – сказал Пассажир и медленно приблизился.

Она молча отвернулась к стене, неуверенно прикрыв лицо маленькой изящной ладонью, и на свету блеснули несколько золотых тонких пластинок в ушке под прядью волос.

– С наступающим! – рискнул вспомнить он про позитив.

– Вас также, – ответила она, по-прежнему не глядя в сторону Пассажира. На вид ей не больше двадцати, и вся такая хрупкая, недоверчивая…

– О чем печалишься, сердце надрываешь, красавица? – продолжил Пассажир играть Морозко, прислонившись плечом к стене, ибо других стульев в помещении не было.