Черный квадрат. Мои философские размышления здесь на Камчатке. Том 1

А затем, когда к тебе приходит и такая распирающая твой череп головная боль, распирающая изнутри твои мозги, буквально вдавливая в острые ребра костей его головы, а еще приходит какая-то ломота во всем твоем теле вместе с невесть откуда возвращающимся его сознанием и даже, как бы с его осознанием, что ты же, как бы и творишь, в неизвестно где и, как лежащем теле, и когда, еще даже не открыв глаза, ты видишь такие перед твоими глазами, бегущие и быстро меняющиеся разноцветные картины, и даже быстро мелькающие картинки. Именно тогда, ты ощущаешь такие вихри внутри себя остаточного того его огня зелененького передвижения и уже ясно, не поймешь кристалла ли это аметиста фиолетово-розовые внутреннее особое излучение из того далекого здешнего золоторудного месторождения «Аметистовое» или может быть это первые лучи Солнца из-за давно не стираной мамушкой занавески легко проникают, будя тебя через твои еще не умытые веки. И они с легкостью пробиваются в твои заспанные глаза, чтобы в твоей памяти затем оставить надолго, виденные тобою как яркие всполохи в ночи те удивительные и только ему понятные образы и запечатленные твоей памятью те неповторимые картинки, которые ты затем и за час легко по памяти воспроизводишь сначала упавшим из печурки угольком, или завалявшимся на полу грифелем карандаша или даже в цветной краске на туго натянутом подрамнике или небрежно, вероятно еще на прошлой неделе загрунтованном брезентовом жестком холсте…

И здесь, в килпалинском, и в его Павла Этьенна Хаилине, и в его месте вместе с тем золотисто-желтым Солнцем исподволь поутру просыпается и то твоё внутреннее желание эти картинки быстро запечатлевать сначала в карандаше или даже в особой и непередаваемой его графике, чтобы затем.

А в Природе здешней в Камчатской, как всё в мире идет как бы по особому кругу, как и в Природе нашей, чтобы всё повторить и затем еще не раз повторять вновь и вновь!

И, даже то его томное пьяное похмельное утро, и даже вчерашний долгий вечер с хаилинскими друзьями, которые может быть вовсе и ему да, и тебе не друзья, и вдохновлено рисуя, и вспоминая ту затянувшуюся осень, и, естественно голодную, и холодную здешнюю последнюю его 2009 года зиму, а может и еще радостную твою выпивку под песни заунывные их с друзьями, и такое затем горькое твоё утреннее одинокое на полу холодном до блевотины болезненное утреннее похмелье. И в памяти его по телу такие повторяющиеся конвульсии и даже особые болезненные спазмы, а во рту такая желчная, невесть откуда берущаяся изжога, что рука сама тянется к ведру с холодною ледяною водою, так как оно стоит где-то на полу или на низенькой табуретке, у самого входа, а дверь та нисколько не прикрыта и сквозняк такой силы, что морозу здешнему и хаилинскому, и труда не стоит её ту воду до самой изморози и ледяной корочки охладить.… И вот, ты, глотая её ту чистую воду – нилгыкын мымыл, ты легко затем, соединяешься с моим чистым псевдонимом нилгыкын мымыл, что обозначает на нымыланском и олюторском, а вернее алюторском наречии – чистая вода, и он только разве чуточку отрезвляясь, и через минуточку возвращаясь к здешней хаилинской повседневной жизни, осознает своё это никчемное каждодневное вне творчества его житие-бытие.

И тогда, никто его уже не остановит от напряженного и вдохновенного труда, никто не оторвет его и тебя от большого холста, ни горячий такой ароматный чай из цветочков и листьев, сушеной княженики и здешней, что по высокому обрывистому берегу Тылгаваям растет ягоды шиповника, бережно поставленный рядом твоей заботливой и такой молчаливой мамушкой, ни та её ароматная из этой простой пшеничной муки и естественно без дрожжей лепешка, только, что от заботливого теплящегося в его то доме горящего очага, испеченная на остатках нерпичьего жира, ни как бы худая такая уже холодная, недоеденная с вечера оленья наваристая шурпа, которая вот в круглом норовящем всегда опрокинуться казанке на пороге у той же, как всегда приоткрытой двери зимой поставлена там вместо холодильника.