Черный квадрат. Мои философские размышления здесь на Камчатке. Том 1

Именно этим утром никто и ничто не отвлечет тебя, покуда ты не реализуешь в этих быстрых своих уникальных и размашистых, повторяющихся мазках, увиденное твоим, таким воспаленным не то во сне, не то от выпитого сознанием, увиденный своим, слегка помутненным уж наверняка от вчерашнего сознанием, которое как бы потихоньку пробивается откуда-то из глубин и издалека изнутри, как и здешнее Солнышко из-за этих высоких сопок, и ты только затем понимаешь, что надо спешно писать и дописывать именно эту картину, так как сегодня вторник. Это ведь здесь в Хаилине рейсовый день. Ты уже, как истинный художник, а еще и как от самого бога здешнего всё видящего за свои триста лет жизни Кутха творец понимаешь, что надо писать и побыстрее угольком рисовать, что надо после 12 часов идти в здешний на окраине твоего родного села Хаилино аэропорт… и, предлагать свои…, даже еще не высохшие картины пилотам с вертолета МИ-8МТ, чтобы те затем привезли тебе, а лучше мамушке твоей и сахар, и рис, и гречку, и сигареты, и может быть толстый тот на подрамник готовый холст, и даже новую краску из самой Москвы или из соседнего с Камчаткою центра Дальневосточного федерального округа, как его сегодня называют Хабаровска, куда они периодически ездят на тренажёры и чуть ли не ежеквартально, чтобы все привезенное ими на раз собрать в мешки, и на продырявленную, и где-то еще подлатанную кусками плоского алюминия ранней весною лодку «Казанку», и мигом по быстрой извилистой Тылге, а затем по реке Тылгаваям, по её быстрому течению, по её многочисленным из деревьев заторам, по её многочисленным летним каменистым, обмелевшим из-за отсутствия дождей по всем каменистым перекатам, когда плоское днище легко врезается в обкатанную до шарообразного состояния гальку и, тогда скрежет гнущегося под ударами о гальку тонкого и ломкого металла, а то и даже вращающихся на полном газу дюралюминиевых винтов, которые буквально в миг о те камни и песок сами до основания истираются, и ты окрыленный тем внутренним желанием полной свободы, а еще и творческого одиночества и еще раз полной, и абсолютной свободы на всех парах мчишься на месяц или даже на два в далекую здешнюю килпалинскую, в его коричневую летнюю, а то и в осеннюю тундру, и в свою хаилинскую тихую тундру за вдохновением и за всеми новыми впечатлениями от самой здешней наверняка размеренной только твоей уникальной Тополевской жизни. Ты мчишься туда далеко на килпалинскую Тополевку, откуда видна завораживающая твоё внимание гора Ледяная с её платиной и всем внутри неё золотом или даже в просторный на берегу домик к здешнему хаилинскому строителю Виктору Пеликану (а он уже давно ему разрешил пользоваться своим просторным домиком), чтобы только подальше от этих хаилинских, таких привлекательных магазинчиков, и даже от этих хаилинских его друзей-выпивох, мимо которых, ты уже не можешь, не завернув в гости и пройти, и нужно именно теперь тебе бежать от той в нём в том магазинчике третьей полки, на которую глаза сами смотрят, скользя по сказочным этикеткам «Пшеничная», «Путинка», «Экстра», «Столичная» а еще и «С перцем», и еще понятно «На березовых бруньках»…. Но всё они ведь и по 165 рэ, и по 225 рубликов, и даже чуть дороже 378 рублей, а вон та «Путинка» здесь стоит аж 411 рублей. То ли от самого названия, или от особого её качества и так хочется именно её Павлу сейчас попробовать, чтобы внове пришли к нему поутру и те сказочные девушки, и чтобы пришли еще те красно-шляпные мухоморы, которые легко и безмятежно погружали его уже не первый раз в ту его бесконечную алкогольную грезу.

И, понимаешь, что всё это не по твоему такому дырявому карману. И всё это теперь не по душе твоей, так как надо побыстрее бежать и даже убегать отсюда. Так как дрожь в мышцах, и даже та постоянная боль под ложечкой, а теперь иногда и за грудиной такой спазм, что дышать уже невозможно. И уже не сознанием, а именно тем нашим подсознанием и самой глубинной нашей подкоркой, которая и стоит на страже всей нашей жизни, ты понимаешь, что еще одна эта бутылочка с зелененькой этикеткой, а то и один не полный стакан, и тебя на скрипучих нартах даже этим летом отвезут на ту волшебную Шаманку здешнюю, где соединяется буквально всё и вся. Где соединяется на раз и наше прошлое и даже наше будущее, так как жаркое пламя кострища, съедая на чьих-то глазах превратит в мгновение твоё тело только в горсточку этого рассыпчатого серого пепла, как крыло у здешней только что рожденной чайки… И тебя уже нет, и тебя больше на этой земле богатой и не будет… И, именно этот первородный страх и именно эта загрудинная боль и сегодня и сейчас говорила ему, что: Хватит тебе! Прекрати ты! Беги ты подальше!

И Павел, заправлял бензином чуть поржавевший и с облупленной зеленой краской бак, подключал черный шланг и побыстрее, будучи теперь в каком-то остервенении движения, дергал веревку своего руль мотора, а тот своим ровным, а может и захлебывающемся в воде выхлопом ему только своим рокотом и говорил:

– Поехали!

– Поехали и побыстрее отсюда!