Черный лебедь

Эдисон Монтальдо обвел взглядом всех стоявших перед ним людей. Одного за другим: инженеров, механиков, верстальщиков, линотипистов, наборщиков. Узнал среди них старого корректора, которому хватало одного взгляда, чтобы увидеть грамматическую ошибку или вкравшуюся опечатку. Он представил их себе на привычных рабочих местах и снова увидел в действии это огромное предприятие. Он видел, как набираются, буква к букве, строка к строке, творения великих писателей, острые статьи журналистов, заметки специальных корреспондентов и просто скромных рядовых репортеров, как все это переносится на бумагу в линотипном зале, где машины стоят, точно позвонок к позвонку, образуя спинной хребет какого-то доисторического чудовища. Эдисон представил все это, и слезы навернулись ему на глаза.

Этот типографский комплекс в Нонантоле был его гордостью, его жизнью. Когда-то, много лет назад, он женился на Эстер только потому, что ее состояние позволило соорудить это грандиозное предприятие. Он никогда никого по-настоящему не любил, никогда и ничего не делал со страстью, за исключением того, что относилось к его издательской профессии. Эдисон Монтальдо был плохим мужем и никудышным отцом, но зато он был великим издателем, крупнейшим предпринимателем, и в этом была его гордость. И вот теперь он оказался всего лишь слабым, бессильным человеком, чьи многолетние труды и достижения были сметены с лица земли за одну ночь. Бомбы уничтожили все труды, все радости, тревоги и надежды, все мечты его жизни.

— Мы выплатим всем сотрудникам двухмесячное жалованье, — спокойным голосом сказал он директору типографии.

— Двухмесячное? — с сомнением спросил инженер Минетти.

— Двухмесячное, — подтвердил Монтальдо, быстро прикинув в уме свои наличные возможности. — Это все, что я могу сделать для них. Будем надеяться, что за это время союзники закончат войну.

И, обращаясь ко всем, громко, чтобы все могли слышать, он сказал:

— Когда наступит мир на нашей земле, мы все восстановим. Типография будет вновь отстроена. И мы будем, как и прежде, работать вместе. Но до тех пор у всех у нас единственная цель: постараться выйти живыми из этой катастрофы.

Его услышали все, и сотни людей вздохнули с облегчением. Каждый почувствовал, что есть еще на что надеяться, ради чего жить. Они поняли, что хозяин не покинет их, и на эту его решимость готовы были ответить такой же решимостью. Никогда они не были так едины.

Эдисон повернулся и пошел к дороге. Джакомо Минетти проводил его до машины, в то время как рабочие разбредались по домам.

— А что собираетесь делать вы? — спросил его Монтальдо, открывая дверцу.

— Постараюсь быть полезным родине, — сказал тот, едва заметно улыбнувшись.

— В каком смысле? — спросил Эдисон.

— Надо помочь тем, кто хочет вымести из Италии фашистов и немцев, — ответил Минетти. — Я уйду в горы, где формируются партизанские отряды. Там люди нужны.

— Понимаю, — кивнул Эдисон.

Он слышал об этих партизанских отрядах, хотя и не верил в их способность серьезно сопротивляться регулярным частям. Он уважал храбрость этих людей, но не верил в действенность Сопротивления.

Микеле включил зажигание и завел мотор.

— Мы снова встретимся, когда все это кончится, — пообещал Минетти, протягивая руку, которую Монтальдо крепко пожал.

— Дай бог, — прошептал Эдисон, усаживаясь рядом с водителем.

По дороге домой они сделали остановку в Рубьере, на виа Эмилиа. Оба проголодались и устали. Увидев старинную вывеску остерии «Золотой лев», где он бывал в детстве вместе с отцом, Монтальдо решил остановиться здесь. Его отец, занимавшийся торговлей скотом, был великим обжорой, выпивохой и азартным игроком, который сновал по всем рынкам в поисках выгодных сделок, доступных женщин, шумных кутежей. Иногда он брал с собой и старшего сына, названного в честь великого изобретателя Эдисоном.

И теперь, оказавшись перед этой выцветшей от времени вывеской, которая вызвала в его памяти веселую сутолоку, смех и шум голосов, вкус красного шипучего «Ламбруско», а главное, аппетитные запахи соусов из кухни и свежего хрустящего хлеба, Эдисон, не раздумывая, велел Микеле остановиться.

Он припомнил и смуглые точеные руки женщины с чувственными губами и томными глазами. Разнося еду и протирая столы тряпкой, она наклонялась, открывая в широком вырезе блузки глубокую белоснежную борозду между роскошными грудями.

Ее звали Милее, и это имя, значения которого он не знал, казалось ему таким же нежным, как и ее зазывающий взгляд. Когда один знающий посетитель сказал, что Милее означает «солдат», она приняла это в шутку и продолжала хвалиться им, как синонимом нежности и женственности. Милее была статная женщина и походила на трактирщиц былых времен. Ей приписывали множество любовных похождений, но у нее не было какого-то одного постоянного друга сердца, как не было и детей, которых бы она очень любила и общаясь с которыми способна была бы растрогаться до слез.