Черный лебедь

В последнее время Анне Гризи наконец-то удалось найти работу. Она писала рассказы для «Коррьере дель Тичино».[6] Поначалу она публиковала по рассказу в месяц, но читательские отклики побудили редактора газеты заказывать ей по рассказу в неделю, что обеспечивало приличный, заработок.

— Ужасно интересно, откуда у тебя берется эта способность сочинять, — заметила Эстер.

— Мне не стоит никакого труда переносить на бумагу истории, которые возникают у меня в голове, — улыбнулась Анна. — Больше того, я испытываю от этого истинное удовольствие.

Анна говорила об этом с простотой, удивлявшей подругу. Другие литераторы, которых знала Эстер, производили свои творения на свет, испытывая творческие муки, тщательно взвешивая каждое слово, по многу раз отделывая каждую фразу, с мучительным прилежанием художника, стремящегося к недостижимому совершенству. Анна же была всегда весела и имела радостный вид человека, получающего удовольствие от своей работы. Эстер видела ее за работой и отмечала, что ее рукописи были почти лишены поправок. Она писала с упоением, без мучительных переделок.

— Ты и вправду молодец, — похвалила Эстер, которая сама была постоянной читательницей ее рассказов.

— Я беру количеством, — отшутилась Анна. — Качество — это цель слишком высокая и недоступная для меня. Представь себе, — добавила она с таким видом, будто намеревалась открыть тайну, — я не раз пыталась тщательно выделывать фразы или отдельные куски, но, в конце концов, отказалась от этого. Поняла, что все равно не сделаю лучше. Если в целом моя работа мне по душе, все получается у меня само собой, а на мелочи я не обращаю внимания. Я работаю с удовольствием, и читателям моя работа нравится. Я получаю от нее удовольствие, я чувствую себя нужной, да еще и зарабатываю при этом на жизнь. Чего еще можно пожелать?

Отпив кофе, Анна достала из сумочки запечатанный конверт и протянула подруге.

— Я получила его сегодня утром, — сказала она. Эстер рассмотрела надпись на конверте и сразу узнала почерк золовки.

— Это от Полиссены! — воскликнула она.

Конверт был без штемпеля и пришел теми таинственными путями, проследить которые было невозможно. Сама Анна ничего не знала о них, а просто встречалась раз в неделю в Мендризио с незнакомкой; которая передавала ей пачку писем из Италии, получив из ее рук деньги. После чего, не говоря ни слова, они расходились в разные стороны.

Официантка принесла ароматный дымящийся чай для Эстер и тарелку с бисквитными пирожными, которые очень любили обе женщины. Пока она сервировала стол, Эстер вскрыла конверт и быстро пробежала глазами письмо.

«Дорогая Эстер! Хочу сообщить тебе новость, которую ты, надеюсь, сохранишь пока в тайне. Как женщина женщине, само собой. Я влюблена. Он хороший человек и тоже любит меня. На этот раз, поверь мне, я не ошибаюсь. Он из крестьян, как и я. Как я, любит классическую музыку. Мы очень схожи, но ему никогда не везло в любви. К несчастью, он немец. Его зовут Карл Штаудер, он офицер…»

— О господи, ну и дела! — воскликнула Эстер.

— Что-то случилось? — осторожно спросила Анна.

— Очередной роман моей золовки, — улыбнулась Эстер. — Только на этот раз она и впрямь откопала себе славного женишка, — объяснила она, продолжая читать письмо, которое не содержало больше ничего существенного и было написано две недели назад.

— Во всяком случае, ничего неприятного. А это уже кое-что, — сказала Анна.

— С моей золовкой никогда не знаешь, откуда ждать неприятностей, — ответила Эстер, улыбаясь и убирая письмо в сумку.

Женщины обсудили последние новости, которые Джузеппе Аризи передал Анне. Юрист был связан со многими людьми, оставшимися в Италии, и с эмигрантами из многих стран Европы.

— Муссолини снова выступал в Милане, — рассказывала Анна. — Произнес речь, стоя на башне танка. Но воинственная обстановка не могла скрыть, что вид у него больной и усталый. Он сказал, что великая победа неизбежна. Но его невеселая физиономия выдавала, что дела совсем плохи.

Эстер отпила глоток чаю.

— Это уже пятое военное Рождество, — с грустью сказала она.

— И вероятно, последнее, — успокоила Анна.

— Есть повод отпраздновать его, — сказала Эстер, которая из суеверия никогда вперед не загадывала.

— Говорят, что в Белладжо умер Томмазо Маринетти, — объявила Анна.

— Очень жаль, — вздохнула Эстер.

— Надеюсь, он имел возможность разувериться в своей идее целесообразности войны. «Мы хотим воспевать войну, единственную гигиену в мире», — процитировала Анна слова «Манифеста», с которым поэт-футурист предстал перед публикой в далеком 1909 году.

— Я была с ним знакома лично, — сказала Эстер. — Если отбросить его экстремизм, он был крупной личностью.