Черный лебедь

Я познавал тонкости грубого армейского бытия сначала на практике, а затем в теории — за столом под звон граненых стаканов. Олег, Костя, затем еще ребята подтянулись, такие же, как и они, кадровые лейтенанты из военных училищ. Сначала разговор шел о службе, затем о бабах, затем снова о службе. Водка шла хорошо. Я чувствовал себя просто превосходно. Пусть я «пиджак», но со временем смогу стать настоящим офицером. Как говорится, терпение и труд все перетрут. А я хотел быть офицером. Мне хотелось носить военную форму, блистать военной выправкой на парадах и военной выучкой на полигонах. Еще меня прельщала возможность сделать карьеру. В ближайшей перспективе я должен был стать командиром роты, следующая ступень — батальон, затем полк. Ну а предел мечтаний — должность командира дивизии. Это уже генеральские погоны. Чем больше я пил, тем ярче становились мои фантазии. В конце концов, командир дивизии — это вовсе не предел. Есть армия, есть военный округ, рода войск, Генеральный штаб. До командующего округа я дорасти не успел. Не хватило закалки — сморила меня водка, сбила с ног.

Засыпал я командующим армией, а проснулся обычным зампотехом роты. И не сам проснулся, а разбудили. Олег — свежий как огурчик, а я — самая настоящая развалина. Голова трещит по швам, во рту засуха, тяжелый желудок в подвешенном состоянии. Словом, караул. А надо вставать, одеваться, идти на службу. Не скажу, что в институте я был трезвенником. Бывало, что напивались до свинячьего визга. Но ведь на следующее утро я мог забить на занятия и выспаться всласть. А здесь забивать нельзя: здесь не учеба, а служба. Серьезная служба со своим уставом и мерами взыскания. Олег смотрел на меня и улыбался:

— Тебе еще повезло. Нам к разводу, к восьми. Хуже, когда на подъем — это к шести. Офицерам пить не запрещено. Можешь пить хоть ведрами, хоть до четырех утра, но в пять ты должен быть свежим как огурчик. Это закон.

— Хреновый закон, — пробурчал я.

— Тогда лучше не пить.

— И не буду. Никогда в жизни.

Я с трудом побрился, с трудом оделся. Но даже в том тяжком состоянии, в каком находился, обратил внимание на то, как мой внешний вид далек от идеала. Китель в обтяжку, полы и рукава короткие, бриджи чуть ли не в обтяжку — и это при их-то широких боковых «крыльях». Фуражка сидела на мне, как панамка на дебиле-переростке. Другое дело Олег. Шитая на заказ форма сидит идеально, фуражка смотрится так же изящно, как кивер на голове бравого гусара.

Олег придирчиво осмотрел меня:

— Мой тебе совет: получишь подъемные, езжай в ателье, пошей форму за свой счет.

На разводе я чувствовал себя преступником, привязанным к позорному столбу. Камни в меня не швыряли, в глаза не плевали, но красноречивые взгляды, которые бросали на меня солдаты, заставляли чувствовать меня изгоем в дружной армейской семье.

После развода офицеры сняли с себя кителя, оставшись в одних рубашках. Я поступил так же и обнаружил вдруг, что на рубашке нет погон, а должны были быть. Я не подумал, а Олег не подсказал. Но не Олег виноват, а я. Ротный ничего не сказал. Но пристально и с усмешкой посмотрел на меня. «Что с «пиджака» возьмешь», — читалось в его взгляде.

После завтрака рота приступила к плановым занятиям. У одного взвода по расписанию уставы, у другого — строевая подготовка, у третьего — тактическая. Солдаты учились, офицеры наставляли. Я тоже оказался в роли солдата. Ротный вручил мне техническое описание и инструкцию по эксплуатации БТР-70. Выучишь — хорошо, нет — ничего страшного, все равно через два года в запас. «Спи, солдат-офицер, все равно служба идет». Но я не хотел быть солдатом, я должен был стать настоящим офицером. И без раскачек вгрызся в гранит армейской науки.

Через три дня я сдал ротному экзамен по теории. И в тот же день начались практические занятия. Под руководством старослужащего сержанта. Я не знаю, зачем командир со мной так поступил — может, унизить хотел, может, думал, что «дембель» действительно может меня чему-то научить. Так или иначе, мне стало обидно.

Сержант завел меня в бокс, где стоял готовый к боевому выходу бронетранспортер. Грозная машина, строгая и серьезная. Четкие, хладнокровно-агрессивные линии, застывшая сосредоточенность. Сержант же был сама расхлябанность. Едва ротный исчез из виду, как он тут же расстегнул «хэбэ» до пупа, бляхой ремня закрыл яйца и вперед — учить молодого «пиджака». Меня он вовсе не стеснялся. Как будто я не имел никакого права сделать ему замечание.

— Короче, я целый год механиком-водителем был, — небрежно сказал он, нарочно затягивая паузу, видимо, для того, чтобы я осознал свою никчемность по отношению к заслуженному «дембелю» всея полка. — Все тут знаю. И тебя научу.

— Мы с вами на «ты»? — вежливо, но с жестью в голосе спросил я.

— А чего? Нормально все, — ничуть не смутился он. — Мне через два месяца на «дембель».

— Почему через два? Можно и через четыре. Как раз под Новый год и уйдешь. Хочешь, устрою? — Я улыбался, но выражение моих глаз не обещало сержанту ничего хорошего.

— Так ты же не ротный.

— Может, поспорим?