Черный лебедь

— Я советую вам хорошо подумать, Всеволод Владимирович. Соседка потерпевшего, гражданка Селиверстова, утверждает, что вы были не в себе, когда шли к Семипольскому. Уже одно это может свидетельствовать о состоянии аффекта, в котором вы находились. А ваши сложные отношения с законной женой наводят на мысль об убийстве из ревности. Вы понимаете, о чем я говорю?

Я молчал. Если честно, я плохо соображал.

— Хорошо, я объясню. Вас могут осудить за умышленное убийство по статье сто второй. В лучшем случае пятнадцать лет лишения свободы, в худшем — смертная казнь. Но вас могут осудить по статье сто четвертой. Убийство в состоянии сильного душевного волнения. Получите четыре года. А может, и меньше. Суд учтет ваши заслуги перед Родиной, все-таки вы исполняли интернациональный долг, а это дорогого стоит.

Следователь убеждал меня долго, настойчиво. Но я не хотел сдаваться. Мало того, что я не убивал Игорька, я не хотел брать на себя вину тех людей, которые нагло меня ограбили. Но следователь не унимался. И сумел доказать мне, что чистосердечное признание в моем случае — это единственно возможный выход из сложившейся ситуации. В конце концов я написал это признание.

А вечером ко мне в КПЗ пришла Женя. Она прилично заплатила дежурному милиционеру, и он разрешил нам остаться в камере на всю ночь. Она принесла мне домашней еды, бутылку вина. Печальная моя участь, печальная обстановка, печальный ужин.

Мне смерть как хотелось напиться, но я отодвинул в сторону бутылку вина.

— Сейчас выпью и буду спать как мертвый. И как я мог тех уродов прозевать?

— Прозевал не прозевал, а время вспять не повернешь. Так что можешь немного выпить.

— Хотел бы много.

— А это ты брось!

— Не бойся, не сопьюсь. А завтра этап в СИЗО, там сухой закон, там ты старшину не подкупишь. Не хочу тебя пугать, но я признался в убийстве.

— Ты — сумасшедший! — встрепенулась Женя.

— У меня нет другого выхода. За убийство в состоянии аффекта мало дают. Четыре года отсижу, и на свободу. А так и расстрелять могут.

— Может быть, ты и прав. Но ты поторопился. Я с хорошим адвокатом договорилась. Скоро он с тобой встретится.

— Дорогой адвокат дорого стоит.

— Для тебя ничего не жалко. Как проклятая работать буду, как-нибудь расплачусь. Работать буду, тебя ждать. Если, конечно, тебя посадят.

— Посадят. А ты меня не жди. Даже если четыре года, все равно много.

— Глупый ты! Да хоть пятнадцать лет, я все равно буду тебя ждать!

Я знал, я был уверен, что Женя скажет это. Как был уверен в том, что она никогда не предаст.

Я подумал о том, что Женя не способна на предательство, и на душе кошки заскребли. Сам-то я однажды предал ее. Как хорошо, что она простила меня. Как хорошо, что не отрекается от меня сейчас. Но лучше бы отреклась. Для нее лучше.

— А нужен я тебе такой? — с горечью спросил я. — Уголовник да еще без гроша в кармане.

— Еще одно слово в том же духе, и я отсюда уйду, — нахмурившись, пригрозила она.

— Молчу, молчу.

Ушла она только утром. И у меня не возникло чувства, что я вижу ее в последний раз. Я был уверен в том, что она будет меня ждать. И верил, что дождется.

В тот же день под конвоем меня отправили в городскую тюрьму. Там я и встретился с адвокатом, которого наняла для меня Женя. Он внимательно выслушал меня. И предложил изложить чистосердечное признание с некоторыми изменениями. В частности, я должен был написать, что накануне убийства Игорек натравил на меня своих псов-охранников. Я так и поступил. Адвокат же нашел свидетеля — моего друга Витьку, который и подтвердил сей факт. Он отыскал тех самых амбалов, с которыми я дрался. Они также дали показания.

Факт ограбления так и остался за кадром. Следствие не узнало о найденных сокровищах и ночном нападении на нашу квартиру. Ларец с драгоценностями и мешок золотых червонцев исчезли бесследно. Взамен же я получил четыре года лишения свободы.

Мне хотелось верить в то, что суд будет милостив ко мне. Но я не поверил своим ушам, когда судья огласил приговор. Все-таки добился адвокат того, чтобы меня осудили по статье сто четвертой. Убийство в состоянии сильного душевного волнения. И приговорили меня всего на четыре года, к тому же общего режима.

9

За окном воет метель, по стеклу жалобно скребется сосновая ветка. Но батареи топятся хорошо, сквозняки не гуляют, и под одеялом так тепло. Еще вчера я трясся в холодном «столыпинском» вагоне, страдал от беспредела, который творил конвой. А сегодня наш этап уже на зоне. Теплое спальное помещение карантинного блока, тишь да гладь. Через недельку нас разбросают по баракам — так по старинке назывались здесь приличные на вид общежития, очень напоминающие по своему устройству армейские казармы. Это зона общего режима, здесь нет тюремных камер на манер тех, в которых я парился в следственном изоляторе. Есть только штрафной изолятор и помещения камерного типа, но я не собирался забивать болт на порядки, установленные инструкциями и правилами. Я же не блатота какая-то, чтобы отрицать все и вся. Работать так работать, в чем вопрос.