Черный лебедь

— Если у девочки будет нервный срыв, я тебя заставлю твой диплом и все грамоты съесть. Их только что освободили из лап бандитов, а ты тут бюрократию устраиваешь. Сейчас вы его обследуете, окажете первую помощь, уложите в двухместную палату со свободной койкой. А я пока отвезу ее отмыться и привести себя в порядок. И через пару часов будем здесь.

Неизвестно, то ли красноречие Рогозина произвело нужное впечатление, то ли обещание накормить дипломом возымело действие, но доктор сделал вид, что победило человеколюбие.

Штольцева увезли, а Рогозин, бережно обняв Анну, поспешил успокоить:

— Аня, сейчас мы ничем не поможем, поэтому я тебя отвезу домой, отмоешься, переоденешься, разродишься, наконец, и вернемся.

Чтобы убедиться, что нашел нужные слова, посмотрел в глаза девушки.

И сам испугался — в них плескался такой страх, который она даже не могла озвучить. Словно включили проектор, и закрутился фильм ужасов — она наяву представила, как открывается дверь, как вламываются бандиты, как измываются над ней. Ее затрясло, как в лихорадке.

— Эй, Ань, ты чего?! — ошарашенно спросил он.

— Я боюсь одна возвращаться! Я там не смогу быть! — Анна едва удерживалась, чтоб не закричать.

— Я с тобой буду. Чмокнешь Харитона, переоденешься, заедем, поедим что-нибудь, а то и ты с ног свалишься. И вернемся к нашему соколику.

И словно сверившись с хронометром, ровно через два часа они переступили кабинет «Склифосовского», челюсть которого отвисла при виде точеной фигурки Анны.

Глаза, глядевшие поверх очков, выражали крайнюю степень изумления. Хоть и говорят, что доктора ничем не удивишь, но бывают исключительные случаи.

— Что это было? — с трудом совладав с голосом, спросил он. Анна совсем не походила на прежнюю нищебродку, и он, уверовавший, что видит людей насквозь и умеет дать моментальную оценку, получил сейчас болезненный щелчок по носу.

— Что— что? Расстроили девушку, вот она и родила раньше срока. Что с пациентом?

Доктор растерял свою невозмутимость и решительно не понимал, что происходит.

— Видите ли, — Рогозин сжалился над «Склифосовским», — мой друг — подполковник, теперь владелец сыскного агентства. Это его невеста. Друга похитил ее бывший жених, а ее саму заставил стоять беременной на паперти, угрожая убить нынешнего жениха.

Доктор снял очки, медленно положил их на стол, потер переносицу.

— Ну, знаете ли! Не будь у барышни настоящих кругов под глазами и гематомы, я бы не поверил, что такое может быть. Плохой детектив какой-то. Так не бывает! И я не собирался расстраивать ее. Был предельно корректен. Вы же позвонили главному, а он мне не отчитывается, кому и почему мы должны оказывать помощь. Мало ли у него какие отношения могут быть. Вот я и подумал…

— Ну не судите о книге по обложке, — глубокомысленно изрек Рогозин, — и без перехода озвучил требования. — Анна до выписки будет жить здесь, свободно входить и выходить, никому не докладываясь. Итак, что с нашим другом? Что нужно?

— Да в принципе, все неплохо. Судя по тому, что вы рассказали, могло быть хуже. Удивительно. Сотрясения мозга нет, множественные ушибы мягких тканей, сломано два ребра. Обезвоживание организма. Репродуктивные органы не пострадали. Недельку полежит под наблюдением.

Анна, как сквозь туман, слышала голос врача. Она едва могла сидеть на месте — хотелось бежать к Глебу, убедиться, что он жив, относительно здоров и ему ничто не угрожает. Наконец доктор позвал сестру и приказал проводить в палату. Коридор казался бесконечным. Наконец, дверь. Едва не оттолкнув медсестру, она влетела в палату и бросилась к койке.

Глеб, очевидно, под воздействием лекарств, спал. Рядом стояла пустая капельница, сослужившая свою службу.

Анна подвинула вплотную к койке стул и обессиленно опустилась на него. Глядя на изможденное лицо с пятидневной щетиной, она не могла сдержать слез. Осторожно коснулась пальчиком сухих, потрескавшихся губ любимого, погладила спутавшиеся волосы. Наклонившись, почувствовала, как слезинки, изменив траекторию, оказались на носу. Утерев его, она быстро глянула на Рогозина — не хотелось попасть под обстрел его шуточек. Хотя она теперь могла простить ему любую, даже самую злую. Ведь задержись помощь на несколько минут, эти отморозки Глеба бы убили.

Сам Рогозин тоже был растроган этой картиной. Сердце его сжималось от щемящей нежности. Счастье заполнило его до краев. Однако осознав это, он спохватился: «Что за телячьи нежности?»

Предупредительно кашлянув, он напомнил Анне, что они так и не успели заскочить поесть. Про себя он не беспокоился, а вот подруга друга наверняка голодная. Просто в этом сумасшедшей круговерти об этом не думает. А истощена порядком. Она — то и так была, как тростинка, а тут столько потрясений. Даже джинсы едва держатся на отощавших бедрах.

— Ань, я хоть в МакДак смотаюсь, а то Штоль наш очухается, а ты тут в голодный обморок свалишься. Он мне этого не простит.

— Я не голодна. Не беспокойтесь, — ответила девушка.

Однако Рогозину ее согласие и не нужно было. Он и так ее накормит.