Черный лебедь

Едва за ним закрылась дверь, Анна дала полную волю чувствам. Теперь уже слезы облегчения лились очищающими потоками. Слезы радости, сопереживания, безумной нежности, словно снимая груз пережитого, дарили состояние невесомости. И этот груз, оказывается, был настолько тяжел, что лишившись его, Анна опасалась, что может просто взлететь, как накачанный гелем воздушный шар.

— Глеб. Родной мой. Любимый, — шептали ее губы.

Гладя руку мужчины, Анна потихоньку укреплялась в вере, что все будет хорошо, что все позади. Они вместе, и теперь никто не сможет их разлучить. И как только она спокойно вздохнула, силы окончательно покинули ее.

Она просто уснула, скрючившись, примостив голову возле подушки Глеба, не выпуская его руки из своей.

Вернувшийся Рогозин замер от умиления. Затем аккуратно взял девушку на руки и отнес на свободную кровать, заботливо укрыв одеялом.

Понимая, что уйти и через каждые пять минут звонить и спрашивать, не очнулся ли пациент, не лучший выход, он уселся на освободившийся стул и начал философски отправлять в рот ароматные соломинки картофеля фри.

От нечего делать, Рогозин доел уже и ту порцию, которую принес для Анны, а сонное царство никак не пробуждалось. Вглядываясь в лицо друга, он раздумывал о превратностях жизни. Вот уже вроде Глебка и не расследует громких дел, никаким криминальным авторитетам не стоит поперек дороги, так все равно умудрился встрять в передрягу. Хотя теперь фонарь под глазом будет освещать семейную жизнь.

Погруженный в такие размышления, он и не заметил, как сам начал клевать носом. И только когда голова безвольно повисла, он, вздрогнув, открыл глаза, сконфуженно озираясь по сторонам — не видел ли кто?!

Видел! Еще как видел! Организм Штольцева, переварив лекарства, видимо решил, что пора возвращаться к жизни и успокоить близких. Однако неимоверная слабость не позволила ему поиздеваться над другом. Поэтому лишь озорные смешинки мелькнули в его глазах.

— О, прочухался! Ну ты и умеешь вызвать сильные эмоции! Я так передрейфил, — мгновенно мобилизовавшись, воскликнул Рогозин и кинулся было обниматься. Но тут же в нерешительности замер. От его медвежьих объятий и у здоровых трещали ребра, где ж тут травмированному выдержать!

— Где Аня? — тихо спросил Штольцев.

— Вымоталась, дрыхнет без задних ног, видать ей хватает для спокойствия чувствовать тебя рядом, — ответил Сан Саныч, кивнув в сторону второй кровати и тут же предупредительно положил руку на грудь другу, пытавшемуся подскочить: — Лежать! Видишь, клубочком свернулась. Она у тебя тут сидя уснула, руку твою бесчувственную держала. Так я ее перенес.

— На руках? — подозрительно спросил Глеб.

— Блин, ну не телепортацией же! Или ты что, ревнуешь? — гыгыкнул Рогозин.

Глеб, пойманный на такой мысли, покаянно улыбнулся.

— Ревную. Я ее даже к Харитону ревную. Ты не представляешь, что я испытал, когда уже попрощался с жизнью и всеми ее радостями и тут увидел ее, бегущую сломя голову, — он промолчал, какое впечатление произвел еще и живот на теле любимой.

— Да брат, не каждая на паперти выдержит. Завидую немного, ты как молодожен — любовь такая! Ладно, я дождался… Теперь можешь отдыхать. Док сказал, через недельку можем забрать тебя.

— Кстати, как там Харитон? Ты ж его не бросил на произвол судьбы?

— Не переживай! Твои гардемарины мне только на следующий день позвонили, мялись все. Я рванул к тебе. Он орет истошно. Смотрю, в миске корма с бугорком, а рядом локон Ани валяется. Я так и сел. Потом соображалку включил — если бы обоих вас убили — трупы были здесь или еще где. И коль животине еды навалили, значит, это хозяйка и у нее была некоторая свобода. Локон — знак беды. Похитили, но кое-что позволили сделать. В общем, тряхануло меня крепко. Еле седину сбрил.

— Сашка, главное, вовремя успел достать меня. Спасибо, брат, — Глеб чувствовал, как горячий ком мечется по груди, подкатывает к горлу, мешает говорить. Он благодарно сжал руку друга, который тоже снова оказался одной ногой в сентиментальном болоте, которое грозило затянуть в нежности от переизбытка чувств.

Выдохнув, Рогозин засобирался.

— Ладно, не кисни тут. Раз в день подъеду, Аню домой завезу и обратно. Надо работу работать. Почти неделю зам за меня отдувался. Выпишут — напьемся! Бывай, — и Рогозин, счастливый, что все обошлось и можно вздохнуть свободно, вывалился из палаты.

Отведенная неделя пролетела одним махом. Анна, как квалифицированная сиделка, познала все тонкости ухода за больным и, кроме того, под руководством добродушной медсестры, которая наиболее прониклась сочувствием к влюбленным, научилась делать уколы. Как коршун, она следила за капельницами, не позволяла Глебу лишний раз встать с постели, чем вызывала у мужчины эмоциональную бурю. С одной стороны — он просто таял от такой заботы, с другой — готов был ругаться — положение беспомощного младенца его бесило, вызывало чувство стыда.