Черный легион

– Фюрер потребовал, чтобы подготовка операции велась под его непосредственным руководством, – продолжил Кальтенбруннер на волне этой надежды. – Но поскольку параллельно будут готовиться две группы, то и информация должна поступать из двух источников.

– Естественно, – признал Канарис.

– А чтобы не допустить ненужного соперничества, – выдержал многозначительную паузу обергруппенфюрер, как бы говоря своим собеседникам: «Все мы прекрасно понимаем, о чем идет речь», – сразу же сообщу, что о действиях группы, готовящейся по моему ведомству, я буду информировать фюрера через Гиммлера. Вопрос уже согласован.

Это была святая неправда. Вопрос согласован не был. Однако Гиммлер, узнай он об этой вольности, вынужден был бы простить его. Поскольку и самому рейхсфюреру интересно было бы узнать, решится ли Канарис лично пробиваться к фюреру или же пожелает избрать в посредники кого-либо из высоких армейских чинов.

– Что касается меня, то обо всех наиболее важных этапах, как обычно, буду информировать фельдмаршала Кейтеля, – не придал значения этой «придворной интрижке» Канарис. – Кстати, подготовку коммандос группы СС вы можете проводить в тренировочном лагере абвера «Квенцуг». И последнее: нам следовало бы подумать о главном исполнителе этой операции. Который в нужное время мог бы возглавить лучшие силы обоих диверсионных отрядов.

– И кандидатура которого была бы одобрена фюрером, – добавил Шелленберг. – Мы должны быть готовыми к тому, что он потребует от нас назвать такого человека.

Кальтенбруннер и Канарис с любопытством взглянули на бригадефюрера. Взгляды их затянулись, поскольку затянулось и молчание шефа службы политической разведки. Понадобилось еще какое-то время, чтобы Шелленберг понял, что от него, оказывается, ждут имени. Что это он, как выясняется, должен бросить к ногам шефов двух суперведомств того жертвенного барана, которого они потом ритуально преподнесут Гитлеру.

– Вы хотите, чтобы я назвал имя диверсанта, господа? – прямо спросил он, понимая, что дальше тянуть с ответом просто неприлично.

– От вас этого никто не требовал, – сухо осадил его Кальтенбруннер. – Кандидатуру еще следует тщательно обсудить.

– Но думаю, что мы все же имеем в виду одного и того же человека, – задумчиво произнес Канарис. – Единственного, чью кандидатуру фюрер поддержит безоговорочно.

– Или же назовет ее сам, если этого не сделаем мы, – неожиданно согласился Кальтенбруннер.

Имя первого диверсанта империи и «самого страшного человека Европы», как называла его западная пресса, штурмбаннфюрера Отто Скорцени произнесено еще не было. Но каждый из присутствующих понимал: речь может идти только о нем.

43

– Он признался?

– Так точно, господин генерал, – начальник Дабендорфской школы капитан Штрик-Штрикфельдт был, как всегда, подтянут, худощавое бледноватое лицо его оставалось непроницаемым, а губы плотно сжатыми – даже когда говорил. Это было похоже на чревовещание. – Впрочем, в признаниях уже не было особой необходимости. Его разоблачил приставленный к нему человек. Из «хиви»[24].

Власов вопросительно поморщился.

– Из добровольных помощников, – тактично напомнил Штрик-Штрикфельдт, помня, что командующий РОА никогда не отличался особой прилежностью в постижении немецких армейских терминов и солдатского жаргона.

– Ваш «хиви» меня интересует менее всех остальных. Кто вы? – обратился он к сидевшему на табурете в углу школьного карцера майору РОА, о звании которого свидетельствовал сейчас только один полуоторванный погон. Окровавленное, усеянное ссадинами лицо его было изуродовано так, что определить черты уже невозможно.

– Майор Левандин.

– По документам, по которым вы числились у нас. А там, в разведке Красной армии?

Майор не ответил. Молчание затянулось, но Власов терпеливо ждал.

– Мы можем раскрутить его заново, господин генерал, – вмешался Штрик-Штрикфельдт. – Но в общем-то основные сведения, полагаю, нам известны. Перед вами майор Погостин. Кадровый разведчик и диверсант. Заслан к нам с целью стать офицером добровольческих формирований, войти к вам в доверие и, уж извините, убить.

– Ну это понятно, – спокойно, почти безразлично, воспринял его откровение Власов. – Я знал, что рано или поздно появится гонец с черной меткой.

– Кроме того, он обязан был создавать подрывные группы, которые дезорганизовали бы действия освободительного движения и подталкивали бойцов к дезертирству.

– Не к дезертирству, а к возвращению в свои части, – прохрипел Погостин. – Это как раз спасение от клейма дезертира.

– Мне нужно задать вам несколько вопросов, – проговорил Власов, старательно протирая измятым серым платочком запотевшие стекла очков. – Один на один. Откровенно. Согласны вы на такой разговор?

Погостин замялся.

– Такой разговор может состояться только с вашего согласия. Он требует искренности. Вы понимаете меня, майор?

– Не заставляйте «раскручивать» вас заново, – предупредил его Штрик-Штрикфельдт. – Мы сумеем убедить вас в том, что на вежливость следует отвечать вежливостью.