Черный мел

— В самом деле, Чад? — вскинулась Дэ. — Ты ужасно расстроен? Интересно, почему?

— Из-за Марка, — ответил Чад с таким видом, как будто другого ответа на этот вопрос не существовало. Дэ смерила его тяжелым взглядом. — Конечно, из-за Марка, — повторил Чад, — из-за чего еще мне расстраиваться?

Джолиону показалось: Чад вот-вот заплачет. И вдруг… Чад не разрыдался, а коротко хохотнул, хмыкнул, как школьник, который нашел двусмысленность в учебнике. Джолион понимал — у Чада нервный смех, он знал: некоторые люди иногда вот так же нервно хихикают на похоронах, стыдливо закрывают лицо рукой. Подмена эмоций иногда бывает единственным спасением. Она нужна, чтобы не сломаться, не бить себя в грудь и не выть, не демонстрировать на публике свою боль…

Но Джолион сразу понял: Дэ ничего не заметила. Смех Чада вызвал у нее только потрясение и ужас. Что он за человек? Какое чудовище! Она вскочила и побежала к двери.

— Дэ! — крикнул Чад, хватая ее за руку.

Дэ размахнулась и с силой ударила Чада по лицу, такая получилась звонкая пощечина.

Потрясенный Чад широко раскрыл глаза, инстинктивно поднял руку, на миг Джолиону показалось — он сейчас даст сдачи. Дэ остановилась и смерила его вызывающим взглядом. Чад медленно приложил ладонь к распухшей щеке. Дэ ушла.

* * *

LXVI(iii).Чад неподвижно стоял перед ним. Он напоминал маленького мальчика, которого тут при всех отругал учитель. Джолион смотрел на него в упор — он наслаждался унижением Чада, хотя по-прежнему чувствовал себя виноватым. Чад лишь на миг глянул на Джолиона, но и этого оказалось достаточно. Он развернулся и направился к двери.

Джолион дождался, пока Чад окажется перед порогом, и крикнул:

— Ты победил! На следующей неделе я выхожу из Игры. Прими мои поздравления, твоя победа!

Чад ненадолго замер, но не обернулся. С поникшими плечами он неспешно миновал коридор, спустился по лестнице и вскоре скрылся из виду.

LXVI(iv).Джолион не спал, лежал в постели и представлял глаза Марка. За миг до того, через миг после того. Миг после мига. Джолион спустился к телефону на первом этаже и набрал номер.

— Алло?

— Это Джолион.

— Ага.

— Что вы делали в Питте?

— А что вы делали в часовне?

— Видите ли, я узнал — именно оттуда Марк забрался на башню… Он вылез из окошка на крышу Большого зала. А вы?

— Так мне рассказать полиции, что я видел?

— Нет.

— Хорошо. А если найдутся улики? Может, вас еще кто-нибудь видел?

— Нет.

— Очень хорошо. Тогда я предлагаю нам обоим пока придержать эти сведения как козыри. И пока не открывать.

— Зачем вам так поступать, Коротышка?

— Допустим, я сторонник честной игры.

— Откуда мне знать, вдруг вы все расскажете потом?

— Джолион, относитесь к Игре с уважением, и Игра отнесется с уважением к вам.

— Поэтому вы пришли ночью в Питт? Чтобы отнестись к Игре с уважением?

— Джолион, разве нам в самом деле нужно все произносить вслух? Помилуйте, я надеялся, мы отнесемся к происходящему более по-английски. Ваш бывший заокеанский друг оказывает на вас неблаготворное влияние.

— Какое?

— Что ж, хорошо, Джолион. Вы знаете кое-что обо мне, а я знаю кое-что о вас. Неужели будем ходить кругами и дальше? Или покончим с этим?

— Коротышка, произошел несчастный случай.

— Джолион, я в этом нисколько не сомневаюсь.

— М-м-м…

— И все?

— Да.

— Превосходно. Значит, до следующего воскресенья.

LXVII(i).Никто на свете не задал мне роковой вопрос. Никто не спросил: Джолион, это ты убил Марка? Наоборот, произошло нечто странное — для обитателей Питта я остался вне подозрений.

Почти все студенты и преподаватели Питта считали нас с Марком близкими друзьями. И не просто близкими — неразлучными. Куда бы ни пошел я, туда же шел и Марк. Марк специально поменялся комнатами, чтобы жить по соседству со мной. Некоторое время назад в «Маятнике Питта» даже нарисовали комикс: я — жених, Марк — безумная невеста, а вокруг толпа завистливых родственников.

Да, вот как все восприняли в Питте. Шестеро друзей, двое — Чад и я — поссорились. Но с Марком мы оставались неразлучными до самой его смерти. Возможно, депрессия Марка — конечно, у него была депрессия, как же иначе? — в какой-то степени отразилась и на мне. Можно представить, как тяжело дружить с депрессивным человеком. Мир казался ему таким невыносимым, что он покончил с собой, предпочел уйти в небытие. Стали вспоминать, что было до того, решили: мастурбация над «Азиатскими крошками» вовсе не была проявлением расизма. И выдержки из моего дневника разоблачали самые обычные недобрые мысли, такие время от времени возникают у каждого. Пусть тот, кто сам не без греха, первым бросит в него камень, и так далее. Никому не пришло в голову обратить внимание на следующее: после смерти Марка публикация выдержек из моего дневника прекратилась. На Марка никто не подумал, все решили: человек, который копировал мой дневник и выставлял напоказ мои самые сокровенные мысли, перестал надо мной издеваться из уважения к моему горю. По-моему, большинство решило: моим мучителем был Джек.