Черный мел

Нога соскользнула с флагштока, внизу маячила смерть. Весь мир как будто сосредоточился в моей груди, время растянулось, постоянная величина превратилась в переменную. Все мысли выветрились из головы. Вниз меня тянуло земное притяжение. Остались одни ощущения. Тревога, раскаяние, жизнь, страх, смерть. Под воздействием моего веса и силы тяжести Марк перелетел через невысокий парапет. Мои руки действовали инстинктивно, я каким-то образом уцепился за флагшток и, прижавшись к нему, понял — уже не падаю. Флагшток был скользким, кроме того, что-то повисло у меня на ноге и тянуло вниз. Пальцы заскользили, я действовал без раздумий, такой инстинкт самосохранения. Я выбрал жизнь, а не смерть.

Я дернул ногой машинально, инстинктивно. Я дергался и брыкался, как убийца с петлей на шее. Что-то тянуло меня вниз, и я в желании выжить стряхнул с себя смерть.

И тогда Марк взмолился о пощаде. Во всяком случае, именно так я истолковываю его последние слова перед тем, как мне удалось его отпихнуть: «Джолион, ты победил!»

LXV(iii).Мне показалось, во время падения Марк как-то странно изгибается, инстинктивно прикрывает голову. Нет, он не выкрикнул мое имя, падая с башни, Марк вообще не кричал. Он просто падал, вниз и вниз, две с четвертью секунды. В конце ему удалось как-то повернуть голову, и перед ударом о землю, увидел его лицо, а в самый миг удара — его широко распахнутые глаза. Марк как будто признавался, что очень боится умирать. И еще в его глазах застыло сознание ужасной несправедливости. Да, все получилось ужасно несправедливо, в этом он был абсолютно прав.

Теперь я вижу перед собой его лицо каждое утро, каждый день. Сначала широко раскрытые, испуганные и обвиняющие глаза. Потом я слышу глухой удар. Его душа поднимается вверх, как порыв холодного ветра, и проходит сквозь меня. Вижу тело Марка в луже крови. В лунном свете кровь казалась черной. Еще миг — и его глаза закрылись.

LXV(iv).Внизу все стихло, люди на лужайке не понимали, откуда взялась смерть на дорожке, усыпанной гравием. Все молчали. Меня никто не замечал. Я кое-как перебрался на крышу.

Только тогда раздались первые крики.

Сначала женские крики, а потом мужские. Кто-то то и дело поминал Господа Иисуса. Под их крики я спускался с крыши Большого зала. О чем я думал, какие мысли тогда мелькали у меня в голове? Не знаю, по-моему, там были не мысли, а просто порывы. Желание убежать, спрятаться. Я вернулся в часовню, спустился вниз по лестнице, вышел на передний двор, нарочно заставляя себя замедлять шаги, чтобы на меня не обращали внимания. И вдруг я заметил, как кто-то входит в парадные ворота. Конечно, напрасно я остановился, застыл столбом, пригвожденный к месту чувством вины.

Человек двигался мне навстречу и вдруг тоже остановился, как будто на месте преступления застали его, а не меня. Он быстро развернулся и заспешил прочь. Я сразу увидел бегающие глазки и узнал его короткие толстые руки и ноги. Коротышка!

Я судорожно хватанул ртом воздух, и он застрял у меня в груди как камень. А потом мною снова овладел порыв — бежать. Времени думать о Коротышке не осталось, я понимал: нельзя останавливаться. Моя задача — как можно скорее попасть на задний двор и добраться до шестого подъезда.

Марка обступила толпа, некоторые стояли обнявшись, многие курили, сжимая сигареты в дрожащих пальцах. На меня никто не обратил внимания, все смотрели в другую сторону. Не на тело, никто не мог смотреть на тело дольше одной-двух секунд. Все смотрели вверх, в ночь.

Я взбегал вверх по лестнице и тут услышал вой сирены. Должно быть, мое подсознание сработало четко: по пути я заметил — дверь в комнату Марка незаперта. Я нашел свой дневник под подушкой, какие-то страницы были заложены ярко-желтыми бумажными закладками.

А потом я быстро очутился в своей комнате, забился в кровать и накрыл голову подушкой, чтобы заглушить завывание сирен. Только тогда в голове появились мысли, которые можно было выразить словами. Ужас, чувство вины.

Я не только испытывал вину, я еще и страшно боялся. Боялся Коротышку. Боялся, что меня схватят, поймают.

LXV(v).Ну вот, теперь вам все известно. Вы прочли мое признание и, вероятно, поняли, почему я все время увеличиваю дозы виски и таблеток. Не из-за Чада, не из-за Игры, а из-за осознания необходимости когда-нибудь во всем признаться.

Да, признаюсь: я убил его. Марка убил я. Но я не предполагал, что все именно так произойдет…

LXVI(i).Кто-то постучал в дверь Джолиона. Он нехотя открыл. Может, полиция? Но нет, за дверью оказалась Дэ. Она бросилась ему на шею:

— Джолион… Господи, Какой ужас! Марк умер, он погиб! Ты уже слышал? Он умер, Джолион! Марк умер!

— Что ты говоришь, Дэ?! Не может быть!

— Он спрыгнул с башни… «Последний прыжок неудачника»… какой ужас, я так…

Джолион притянул Дэ к себе, как будто надеялся прижаться к ней и выдавить из себя хоть каплю вины. И пока Дэ рыдала у него на плече, Джолион тоже рыдал. А чувство вины не уменьшалось.

— Я позвонила Чаду, — всхлипывая, продолжала Дэ, — сказала, что случилось. Он идет сюда.