Черный обелиск

– Мало ли где, – отвечаю я и вспоминаю, что ведь и Изабелла обычно задает мне тот же вопрос. – Я думал, ты сошлась с Эдуардом.

– Разве это причина, чтобы не встречаться?

– А разве нет?

– Конечно, нет, глупыш, – отвечает Герда. – Это совсем разные вещи.

– Но мне так слишком трудно, – отвечаю я. Герда молчит. Она потягивается и делает глоток пива. Я окидываю взглядом комнату.

– А здесь очень хорошо, – говорю я. – Точно мы на верхнем этаже какого-нибудь ресторана у южного моря. И ты смугла, словно туземка.

– А ты белый торговец стеклянными бусами, нитками, Библией и водкой?

– Ведь верно, – отвечаю я удивленный. – Именно так я себе все это представлял в мечтах, когда мне было шестнадцать.

– Позднее – уже нет?

– Позднее – уже нет.

Я лежу рядом с ней, не двигаясь, успокоенный. За окнами, между коньками крыш, синеет вечереющий воздух. Я ни о чем не думаю, ничего не хочу, остерегаюсь задавать вопросы. Молчит умиротворенное тело, жизнь проста, время остановилось, веет близостью какого-то божества, и мы пьем холодное душистое пиво.

Герда отдает мне пустой стакан.

– Как ты думаешь, получит Рене свою шубку? – задумчиво спрашивает она.

– Отчего же нет? Вилли ведь теперь биллионер.

– Надо было спросить, какую именно ей хочется. Вероятно, ондатровую или бобровую.

– А может быть, лисью, – равнодушно отвечаю я, – или леопардовую.

– Леопардовая для зимы слишком тонка, котик старит. А серебристая лиса толстит. Конечно, мечта – это норка.

– Вот как?

– Да. И потом, норка – на всю жизнь. Но стоит безумно дорого. Невероятно дорого.

Я ставлю свою бутылку на пол. Разговор принимает несколько тягостный оборот.

– Все это для меня недоступно. Я даже не могу купить воротник из кролика.

– Ты? – удивленно замечает Герда. – Кто же говорит о тебе?

– Я сам. Каждый хоть сколько-нибудь чуткий мужчина в нашей ситуации должен отнести такой разговор и к себе. А в такое время, как сейчас, я довольно чуток к требованиям жизни.

Герда смеется:

– В самом деле, малыш? Но я действительно имела в виду не тебя.

– А кого же?

– Эдуарда. Кого же еще?

Я поднимаюсь.

– Ты думаешь о том, как бы заставить Эдуарда подарить тебе меховую шубку?

– Ну, конечно, глупыш. Только бы мне удалось довести его до этого! Но, может быть, если Рене получит… Мужчины – они ведь знаешь какие…

– И ты мне это рассказываешь сейчас, когда мы еще вместе лежим в постели!

– Почему бы и нет? Мне в такие минуты приходят особенно удачные мысли.

Я молчу. Я растерялся. Герда повертывает ко мне голову.

– Ты что, обиделся?

– Я по меньшей мере смущен.

– Почему? Ты должен был бы обидеться, если бы я от тебя потребовала шубку!

– А мне прикажешь гордиться, что ты хочешь ее получить от Эдуарда?

– Конечно! Это же показывает, что ты не ухажер.

– Я в данном случае не понимаю этого выражения. Что такое, по-твоему, ухажер?

– Ну, человек с деньгами, который может помочь. Например, Эдуард.

– А Вилли тоже ухажер?

Герда смеется:

– Отчасти. Для Рене.

Я молчу и чувствую себя довольно глупо.

– Разве я не права? – спрашивает Герда.

– Права? При чем тут правота?

Герда снова смеется.

– Боюсь, что у тебя действительно есть заскоки. Какое ты еще дитя.

– В этих вопросах я очень хотел бы им остаться. Иначе…

– Иначе? – повторяет Герда.

– Иначе… – я размышляю. Мне не совсем ясна моя мысль, но я пытаюсь все же выразить ее. – Иначе я бы казался себе чуть не сутенером.

Герда смеется очень звонко:

– Ну, тут тебе еще многого недостает, малыш!

– Надеюсь, что так и останется.

Герда повертывается ко мне лицом. Запотевший стакан с пивом стоит у нее на груди. Она придерживает его рукой и наслаждается тем, как он холодит тело.

– Бедный мой малыш, – говорит она, все еще смеясь, но с какой-то горькой, почти материнской жалостью. – Как часто тебя еще будут обманывать?

Черт, думаю я, куда делся покой и мир тропического острова? Мне вдруг кажется, что я голый, вокруг меня обезьяны и они забрасывают меня колючими кактусами. Кому приятно слышать, что его ждет судьба рогоносца?

– Это мы еще посмотрим!

– Ты думаешь, так просто быть сутенером?

– Не знаю. Но никакой особой чести в этом нет.

Герда смеется коротким шипящим смехом.

– Честь? – говорит она, прерывисто дыша. – Еще что? Мы же не в армии? Мы говорим о женщинах. А честь, бедный мой малыш, вещь очень скучная.

Она делает еще глоток пива. Я смотрю на ее стройную шею. Если она еще раз назовет меня бедным малышом, я, не говоря ни слова, вылью ей на голову мою бутылку пива и докажу, что тоже могу вести себя, как сутенер или, по крайней мере, так, как подобный тип должен, по моим представлениям, себя вести.

– Ну и разговорчик, – замечаю я. – Особенно сейчас.

Видимо, я обладаю скрытым юмором. Герда снова смеется.

– Разговор как разговор, – отвечает она. – Когда люди лежат рядом – все равно о чем говорить. Говоришь то, что приходит в голову. Или тут тоже есть свои правила, мой…

Я хватаю бутылку с пивом и жду, когда она договорит «бедный малыш», но Герда обладает шестым чувством – она делает глоток пива и смолкает.

– Не обязательно говорить о шубах, сутенерах и рогачах, – заявляю я.

– Для таких минут есть. и другие темы.