Черный охотник

Эпсиба не сразу нашел что ответить на столь логичный вопрос. Твердо звучавший голос мальчика, столь непохожий на голос того мальчика, которого он пытался утешить там у пруда, невольно заставил его несколько раз бросить взгляд украдкой в сторону племянника. Дважды он открывал рот, собираясь заговорить, но каждый раз отказывался от своего намерения, вспомнив беседу с Катериной накануне, когда мальчик уже спал. Тем не менее он в конце концов не выдержал и, вопреки беспредельной любви к сестре, просившей его быть осторожнее в разговоре с Джимсом, заговорил задушевным голосом, исподволь подходя к запретной теме:

— Рукопашный бой — это та же борьба, а борьба есть смысл жизни. Борьба это самое лучшее лекарство для человечества. Она очищает кровь народов, она сглаживает все невзгоды и превратности. И я хочу сказать, что самая крепкая, самая преданная дружба завязывается чаще всего в борьбе, а потому нет ничего позорного в том, что пожимаешь руку недавнего врага, при условии, если это пожатие продиктовано чистыми побуждениями. В таких случаях ты и приобретаешь верного друга.

— Но я ни за что в жизни не пожал бы руки Полю Ташу, — сказал Джимс. — Никогда! Я еще когда-нибудь убью его!

Спокойствие, с которым были произнесены эти слова, вызвало какое-то неловкое ощущение в душе Эпсибы. Он невольно вспомнил предостережение Катерины и продолжал внимательно приглядываться к мальчику, шагавшему рядом с ним.

— Убийство — это нечто такое, о чем нехорошо даже и думать, если не находишься на войне, — укоризненно заметил он. — И на твою долю выпадет еще достаточно кровопролития, Джимс. А до тех пор надо тебе кой-чему подучиться. Я тебе покажу, как одержать победу над молодым Ташем, и когда ты задашь ему трепку, ты протяни ему первый руку. Вот в этом-то и вся красота борьбы!

Под действием этих слов и смеха, которым они сопровождались, мальчик несколько отошел, но все же он повторил:

— Я никогда в жизни не подам руки Полю Ташу. Я с ним должен поквитаться. И когда-нибудь я, возможно, убью его!

— Вот это мне уже больше нравится! — одобрительно заметил Эпсиба. — Ты, возможно, убьешь его, но уверенности в этом у тебя нет. Борьба — чудесная вещь! Она вдохновляет, она заставляет плакать и смеяться, она очищает задворки души от грязи и мусора, она расширяет кругозор и укрепляет организм. Но когда борьба отравлена ненавистью и ты доходишь до того, что метко нанесенный удар — тебе самому или врагу — не может вызвать в тебе веселого смеха, тогда борьба превращается в отраву — в ту самую, Джимс, которая сейчас растет и ширится и заливает всю эту страну.

По мере того как Эпсиба говорил, его голос звучал все громче и громче, так как он затронул тему, которая никогда не давала ему покоя. Мальчик слушал его, широко раскрыв глаза: мало-помалу его мысли отклонились от образа ненавистного Поля Таша, и он жадно ловил слова дяди.

— Все это ты должен знать, — сказал в заключение Эпсиба, думая в то же время о том, как бесплодны были все его попытки доказать сестре и зятю обоснованность своих опасений. — Ты скоро будешь уже мужчиной, Джимс, и если твой отец и мать не хотят о себе позаботиться, то твой долг сделать это вместо них. На твою долю выпадет борьба, и борьба кровопролитная. Не мешает тебе подготовиться к ней, хотя, с другой стороны, я не вижу, зачем бы тебе рассказывать матери о нашем разговоре. Она мне не простит этого, клянусь Богом, а ты должен знать, что твоя, мать умеет смотреть с такой безмолвной укоризной, точно ей нанесли смертельный удар. Но ты ведь не станешь рассказывать ей, правда?

Джимс обещал не рассказывать.

— Тогда я тебе выложу все, что у меня накопилось на душе, — сказал Эпсиба. — Все зло берет начало от ненависти. Когда ты утверждаешь, что ненавидишь Поля Таша, ты тем самым только доказываешь, что очутился во власти самого страшного, самого «ядовитого» из всех человеческих чувств. Этот яд живет у тебя в крови, Джимс, и он порождает бесконечно много зла. Ненависть давно уже сделала свое подлое дело в этой стране и наконец наполнила своим отравленным дыханием весь воздух вокруг нас. И надо признать, что мы, белые, первые пустили в ход этот яд. Началось с того, что французы возненавидели англичан, англичане — французов. Французы внушили индейцам ненависть к своим врагам, англичане внушили своим сторонникам среди индейцев ненависть к своим врагам. Но не довольствуясь еще этим, мы вселили ненависть в души индейцев и в отношении друг к другу.