Черный парус беды

– Край света? Нет, Сережа, край света еще далеко, мне до него добираться и добираться. Но я не спешу. Здоровье позволяет, слава Богу. Люди вокруг интересные, места красивые. Вот я жилы и не рву. Мне, братец ты мой, не так цель важна, как продвижение к ней, квест по-тутошнему. Почти как у товарища Троцкого. У него, правда, еще круче было: цель ничто, движение все. Но здесь я с Львом Давидовичем не согласен. Цель, она тоже много значит. Помнишь, как хотели мы… – Кривушин тут же поправился: – Как хотел я дальние страны повидать, до горизонта дотянуться. Разве плохая цель, скажи? Ради такой цели на многое решиться можно. Вот меня, бобыля, в Ключиках полудурком считали. Думаешь, я не знал? Все я знал. И не обижался, потому что жалко мне их было, деревенских. Огороды, коровы, навоз, куры, крыша течет. Никакого полета мысли. И мечты никакой. Сплошь будни. Вот, знаешь, думаю я иногда, что с теми мальчишками сталось – левобережными и правобережными, которые вокруг моего плота крутились? Они же сейчас большие, взрослые. И вот что мне на ум приходит: если хоть в одного-двух я «Великим Океаном» своим мечту заронил, ну, способность мечтать, пусть о наивном, вроде бы несбыточном, значит, не только для себя я старался, не только о себе пекся, но и о них тоже. Значит, все не зря.

Кривушин замолчал. Я не торопил его. Да и нечего мне было сказать дяде Пете. Потому что во мне он способность мечтать не пробудил. Нет и не было у меня никогда ни мечты, ни цели. В смысле, высокой цели и достойной мечты. Так-то всегда что-нибудь находилось. У меня и сейчас есть вполне конкретная цель – выбраться из того дерьма, в котором я оказался, и мечта есть – шкуру при этом не попортить.

– А напарника я себе так и не нашел. Пошел один, поплыл то есть. Первое время все ничего было, но как в Волгу выкатился, начались приключения. Там корабли, фарватер, бакены. Я со своим «Великим Океаном» должен был поближе к берегу держаться, а плот – не лодка, он неповоротливый, тяжелый. Короче, ухайдакался так, что язык на плечо. Конечно, останавливался, отдыхал. А потом плыл дальше, потому что пути назад у меня не было, да и не хотелось назад, ничто туда не тянуло, никто меня там не ждал.

Дядя Петя рассказывал не спеша и почти без эмоций. Голос не повышал, обертонами не баловался, краски не сгущал. Лишь иногда позволял себе улыбку, которая появлялась и почти сразу терялась, соскальзывая с губ, в его роскошной бороде.

Вот так плавно история его докатилась-доплыла до города Тольятти, где Петр Васильевич встретил свою первую в путешествии зиму. Вообще-то, он рассчитывал в первую навигацию добраться до Волго-Донского канала и там устроиться на зимовку. Деньжат подкопить, а с весной почапать дальше. Но не сложилось. И при обстоятельствах самых что ни на есть драматических, хотя в определенном смысле закономерных.

Кривушин с людьми легко сходился и планов своих ни от кого не скрывал. И не только это. До капитана-утилизатора было далеко, навредить ему своей болтовней он никак не мог, да и время прошло, так что про футляры от ракет рассказывал дядя Петя не таясь. И зря. Потому что собеседник собеседнику рознь. Бывает, что оказываются среди них распоследние негодяи. Вот на таких Кривушин ненароком и нарвался. Днем рассказов наслушались, водку вместе пили, а ночью подогнали грузовик, связали майора-путешественника, на берегу бросили и давай «сигары» плота крушить. Зачем? Да затем, что решили: из цветмета они, а это ж какие деньжищи, если сдать. Пока разобрались, что никакой это не цветмет, а простая жестянка, полплота расплющили. А как разобрались, так по злобе и вторую половину разнесли, с рубкой-хижиной заодно.

Утром дядя Петя развязал веревки и отправился в милицию. Там его выслушали, посочувствовал, а дело заводить не стали. Знали в милиции этих охотников за цветметом и не хотели связываться по мелочам, совсем парни отмороженные, с такими мучиться – себе дороже.

И остался Кривушин ни с чем. Ни плота, ни денег на его ремонт.