Черный Пеликан

Я подошел к окну, раскрыл его и выглянул наружу. Город еще спал, но кое где уже лязгали засовы, и гудели моторы грузовиков. Ночная прохлада бодрила, я вдохнул полной грудью и шепнул в никуда еле слышный привет: знайте, я тут, если кому нужно. Потом постоял еще немного, ежась от холода и проникаясь ощущением выполненного долга, захлопнул ставни и неторопливо побрел к давно ожидавшей постели.

Глава 14

Утро началось плохо. За окном все было серо, и налетали порывы ветра, от которых жалобно дрожали двойные рамы; я переживал похмелье и страшный сон, случившийся незадолго до рассвета. Мне приснился Гиббс в обличье мертвеца, хоть и старавшийся казаться живым, и все кругом делали вид, будто ничего не происходит, но я-то видел, что жизни в нем больше нет, мне было жутко до испарины и озноба. Я знал, что все прочие злорадствуют про себя, радуясь, что ему уже не стать прежним – знал и ничего не мог поделать, потому что не понимал сути зловещего маскарада и этой последней гиббсовой затеи. Мог бы поделиться со мной, думал я сердито, в то же время холодея от страха, я ж небось заслужил хоть такой-то малости. Но ему явно было не до того, он быть может не замечал меня вовсе, занятый чем-то иным, если чем-то вообще, рассеянный в воздухе, но все еще при этом сохраняющий привычный силуэт, почти даже и непрозрачный, по крайней мере для всех прочих, и только я один замечал, что сквозь него уже начинают просвечивать другие предметы.

Сновидение оставило внутри зудящую пустоту, и о нем никак не получалось не думать, хоть я и старался сосредоточиться на чем-нибудь ином. Мир словно переполнился незнакомой тревогой, даже мой секрет представлялся теперь предприятием сомнительной значимости, каким он вероятно и был – суета с заманиванием Юлиана на океанский берег, равно как и я сам, нацепивший английский костюм и изображавший удачливого дельца, вспоминались с неловкостью и досадой. Тут же еще подвернулись и вчерашние исписанные листки, которые я терпеливо перечел, аккуратно порвал и выбросил в мусорную корзину. Что-то было не так во всей вселенной, что-то потеряло устойчивость, сдвинулось, поменялось. Я убеждал себя, как мог, что все это лишь результат излишней чувствительности, но мир никак не хотел становиться на место. С большим трудом я поборол искушение позвонить Джереми и попросить его немедленно разыскать Мию – она могла мне помочь, но это означало бы поддаться собственной слабости, а поддаваться мне было нельзя – несмотря на какие угодно сны.

Где-то после обеда я выбрался из отеля и долго бродил, не узнавая улиц, с удивлением заглядывая в витрины и, наверное, настораживая прохожих. Ветер то бил в лицо, то толкал в спину, кружил сор и листья на мостовой и поднимал их в воздух. Я не противился его силе и не роптал понапрасну, уйдя в себя и отключив органы чувств, словно создав воображаемый плотный буфер, сводящий на нет внешние наскоки и тычки. Беспомощный Гиббс в мертвой маске все не исчезал с задней части зрачка, возникая бесплотной тенью то на тротуаре слева, то впереди у перекрестка, прячась за фонарные столбы и перебегая проезжую часть перед автомобилями, не способными причинить ему вреда, оборачиваясь ко мне молча и вновь устремляясь от меня прочь легкой пружинистой походкой. Я знал, что гнаться за ним бесполезно, но все же следил исподтишка и преследовал, не признаваясь себе в этом, пока он не исчез вдруг, бросив меня посреди шумного проспекта в двух шагах от переулка, ведущего назад к гостинице.

Потом я шлялся еще где-то, заходил в закусочные и кафе, заговаривая там со случайными людьми, а вернувшись в номер, лежал на кровати без движения, уставившись в потолок. Трещины на нем не вели никуда, было ясно, что все лабиринты искусственны, и двигаться по ним, плутая и кружа, вовсе не имеет смысла. Мое тело требовало покоя, а голова сделалась пустой и гулкой, как бездонный колодец. Лишь ближе к вечеру я пришел в себя, лениво поковырялся в тарелке с ужином и заставил приунывшее сознание вернуться к насущным делам, главное из которых собственно заключалось лишь в ожидании, и ожидаемое никак нельзя было поторопить.