Утренняя безысходность отступила на шаг, и тоска несколько притупилась, но весь мой план все еще казался суетной бессмыслицей, никак не желая вновь наполниться содержанием, что вчера еще представлялось незыблемым и стойким. Быть может оно и оставалось таковым, только я не чувствовал его как должно, словно задавшись некстати трудным вопросом, который гнал от себя до того, несмотря на подошедший срок, а теперь застрял на нем, как на мели, не имея сил двинуться дальше. Я бродил по номеру, посматривая то в окно, то на старые газеты в углу, потом отыскал и перечел еще раз давешнюю статью, пытаясь вновь загореться, пусть хоть мщением, если уж не помогает ничто другое, но все это были полумеры, не годящиеся даже для самообмана. Я не ощущал себя мстителем и, даже вспоминая несуразное сновидение, не находил в нем повода подстегнуть собственную боевитость – тем более, что все страшное так и осталось грезой, а гиббсовы дела были несказанно далеки от моих. Да и потом, каждый сам расплачивается за свое – чем дальше, тем больше я проникался этой мыслью, еще и подчеркивая ее жирной линией, ограничивая круг действующих лиц лишь собственной драгоценной персоной. Это было нелегко – круг никак не желал сходиться в точку, обладая упругой твердостью, что быть может была мне и не по силам. Так ли легко отбросить и отрезать, утверждая браво единственность числа? Гиббсу-то небось легко, а мне, признаемся, все еще не очень, тем более, что своего у меня теперь – раз, два и обчелся. Может и раньше было не более, даже и с самого начала, но я во всяком случае об этом не знал. А потом – как лавина, открытие за открытием: дорогая Гретчен, ставшая чужой, ворох иллюзий, развеянный пеликаньим криком, Миа, которую отняли так скоро… Как там говаривал Арчибальд Белый – нет ни одного человека? С ударением на «человека», не просто так…
Я глядел в потолок и искал в нем подсказки, но подсказок не предлагали, и рассчитывать на них было глупо. Даже задремать не удавалось, минуты проходили в отвратительном бодрствовании, полном недовольства и сомнений. Наконец, я рассердился на себя всерьез, а рассердившись, вдруг вновь обрел утерянную решимость, отогнал подальше надоедливые «для чего» и «зачем», поманил пальцем оробевшее «как» и усадил его на почетное место, всучив в руки маршальский жезл. И то: хватит искать содержание в еще и не сделанном вовсе. События должны следовать друг за другом, и каждому свой черед – и действию, и смыслу. В этом милосердие времени, единственное быть может, все остальное – лишь злостные подвохи, так что ж ты ропщешь вместо того, чтобы ценить?
Простая мысль оказалась целительной на редкость, и я вцепился в нее крепко, как только мог. Забудем одновременность, возрадуемся последовательной природе Хроноса. Пусть смыслы объявятся позже – придут или откроются, а может и не откроются, и не придут – а сейчас: в состоянии ли ты действовать и осуществлять задуманное? Да, отвечал я себе, могу и действовать, и осуществлять, все наготове и ничто не держит, так что и мучиться нечего, и нечего проявлять застарелую рефлексию по поводу причин и следствий.
Это все сон, тут же пришло оправдание, это все сон и Гиббс… Вспомнив Гиббса, я опять как-то разволновался, поймав себя на невнятном желании поделиться с ним всем передуманным в одиночку – передуманным и, будем надеяться, переделанным, но только когда весь план будет уже завершен. Как-то он посмотрит на мои деяния со стороны – отмахнется, как от мелочи, усмехнется презрительно или оценит и одобрит, а то – может еще и позавидует в чем? Ну, насчет позавидует – это вряд ли, но все равно занятно, есть тут некая лихость, и, к тому же, все поворачивается новой стороной – на исполнении уготовленного Юлиану дело и не кончается вовсе…
Так, так, так, размышлял я быстро, Гиббс конечно с трудом уловим, но все возможно при известном старании, Джереми должен знать, как с ним связаться. Он мне скорее всего не обрадуется, но я ведь не напрашиваюсь в компанию, мне только поделиться и все. Найду и расскажу – без утайки и в деталях. Чуть навязчиво, конечно, и зазорно на первый взгляд, но, с другой стороны, кажется, что и не зазорно совсем, а где-то даже отважно и единственно верно, зависит от того, как посмотреть!