Черный Пеликан

Ко мне понемногу возвращалась прежняя бодрость. Еще недавно на душе было так отвратно, и сил почти уже не было у души, но теперь мне снова не сиделось на месте, так что я даже вскочил с кровати и стал расхаживать по комнате взад-вперед. Все дело в ожидании – оно заставит нервничать кого угодно, убеждал и успокаивал я себя. Все глупости, важно лишь, что впереди вновь замаячила цель, конкретная и ясная как день, для достижения которой даже и не важно, в выигрыше или в проигрыше я в конце концов окажусь. Конечно, если план провалится, то поражение налицо, хоть я этого и не боюсь – да и что вообще может испугать, кроме смерти и мерзких снов, но об этом больше думать нельзя, нужно жить жизнью и в ней изыскивать сущности или их ростки, заставляя себя верить всякий раз заново, что и в самом деле что-то там прорастает. Верить не просто, ибо как прорастет, так и отцветет, и исчезнет своим чередом – взять хоть мой секрет, например. Поражение, не поражение, но все равно закончится и перестанет быть – придумывай тогда что-то другое, заполняй пустоты, сходи потихоньку с ума. Все философы подсмеивались над преходящим, хоть, прямо скажем, насмеяться заслуга невелика – сиди себе где-нибудь на камне, да знай подмечай сиюминутность событий. Всякий может, отрицать легко – а что взамен?

Я произнес вслух негромко: Юлиан, Юлиан, тщательно прислушавшись к себе – как звучит? В достатке ли куража, слышен ли звериный рык, не вплелось ли равнодушие сытой ноткой? Все вроде было в порядке, мне хотелось схватки, хоть пока еще и некому было поведать о ней, и мне хотелось победить, хоть я и доказывал себе только что, будто это ничего не изменит. Отчего каждому нужны победы – хорошо, пусть не каждому, пусть лишь тем, у кого что-то свербит внутри? В том числе и победы, за которые не гладят по головке и вообще ничего не дают? По крайней мере, вечность не усмехнется и скорей всего не отметит в регистре – наслышаны уже, ни для кого не откровение – так в чем же дело, кто объяснит? Загадка из загадок, и что интересно – ни одна победа не проясняет ни на чуть-чуть. Или может проясняет, а мне еще рановато судить?

Я плутал в бессвязных раздумьях половину ночи и большую часть следующего дня, метаясь от одного к другому, восклицая вслух и возражая сам себе, а потом, едва стемнело, раздался телефонный звонок, и Юлиан сообщил, что принимает предложение, решившись-таки поучаствовать в «затее с магистралью», как он сам выразился с некоторой небрежностью, подчеркнув еще, что от затеи мол немного попахивает авантюрой, но авантюра эта чертовски привлекательна на слух. Он вообще был заметно горд собой, горд и важен, явно ощущая значимость собственного решения и, не иначе, ожидая, чтобы и я проникся тоже. Все же человек слеп, вздохнул я про себя, и тут же запрятал свое раздражение глубоко внутрь, откликнувшись Юлиану приветливо и ровно. Тот еще попыхтел от важности и добавил, что взял уже недельный отпуск прямо-таки с послезавтрашнего дня и готов действовать немедля, а не тянуть резину и не откладывать в долгий ящик. Упоминание про долгий ящик рассмешило меня, и я даже хмыкнул, наверное удивив ничего не подозревающего подельника, но тут же взял себя в руки и перешел на деловой тон, соглашаясь как бы, что время конечно же терять нельзя.

Мы наскоро проговорили еще раз все детали похода, особенно той его части, в которой Юлиану предстояло странствовать одному. Это был непростой момент, и в свое время я изрядно поломал голову, размышляя, как бы обустроить все так, чтобы не запугать его чрезмерно с самого начала, но и не обнадежить чересчур, так что к реальным трудностям он окажется не готов. Гуманист, гуманист, ругал я себя, но никак не мог пообещать Юлиану комфортабельный приют или хотя бы крышу над головой, зная, что ему наверняка придется провести пару дней под открытым небом. Не сахарный конечно, не растает, успокаивал я себя, и это была правда, вот только насчет пары дней нельзя было судить наверняка – кто поручится за намерения и расстояния, как вообще угадать, что взбредет Юлиану в голову ПОСЛЕ? А расскажи я ему, что там можно заплутать не на шутку, так он, пожалуй, и вовсе откажется идти – к чему тогда весь гуманизм? Эти колебания изрядно походили на слюнтяйство, особенно если взять первоначальную версию секрета во всем ее недвусмысленном злодействе, но, отчего-то, приняв однажды, что идея уничтожения не по мне, я теперь твердо стоял на пацифистских позициях. В конце концов, два дня без крыши прочно утвердились в моем сознании, и я предупредил Юлиана именно о них, добавив также, что неподалеку будет полицейский пост, а еще в нескольких милях – вполне обжитой населенный пункт. Предстоящие лишения не вызвали у него никаких возражений, а я не стал прояснять истинную цену всякого «неподалеку» там, в дюнах, где пространство почему-то отличается норовистой кривизной, да и со временем понятно далеко не все…