Черный Пеликан

Нет, это были не дюны, а обычные торфяники, уходящие вправо и влево насколько хватало глаз, и даже Луис хмыкнул на такую нелепость. Дождь тем временем стал гуще и безнадежней, все вокруг казалось заброшенным донельзя и навевало тоску. Юлиан помолчал немного, потом вздохнул, покосился в зеркало на развалившегося сзади подростка и вдруг сказал мне негромко: – «Да, кстати, а Вере-то я про тебя умолчал, грешен. Она и так ходила вся разобиженная – в смысле, что я пропадаю куда-то, хоть и ненадолго. И ее мол бросаю там одну, и вообще непонятно, куда меня несет. Наверное, подозревает, что к девкам, – признался он, – хоть я – ни-ни…»

«Ну и правильно, что умолчал, – подбодрил я его. – А то началось бы, сам знаешь – вопросы, вопросы… А так – говори просто, партнер и партнер, ей про меня вовсе знать не обязательно».

«Ну да, – согласился Юлиан как-то вяло, – опять же, разобиделась вся… Она вообще была сильно против всей затеи, хоть я конечно же без подробностей – так только, в общих чертах обрисовал. Но и то – изнылась, понимаешь ли, испереживалась. Все это, говорит, непонятно и странно, как-то мол шатко и слишком уж ни с того, ни с сего. Я ей отвечаю, что да, неожиданно, слов нет, но почему уж так ни с сего – я сам-то не из последних, а случаи всегда бродят вокруг. А ей случай не нужен, случаи ее только пугают – лучше бы, говорит, помедленней, но чтобы никаких случайностей, случайностями она уже сыта. Вот закончится эта бодяга с командировкой, вернемся себе назад к магазинам, опере и театрам, и будет снова все как у людей, а меня еще глядишь и повысят – не зря ж страдали. А ты, замечает мне с этаким укором, вдруг стал за какими-то птицами гоняться. Я ей в шутку – ну да, вроде как за синими, им вон и памятник стоит, а она шутку не принимает, вся в обиду и даже в слезы. Приземленная женщина, что возьмешь, вообще-то все они такие…»

Юлиан посерьезнел и вдруг признался: – «Ты знаешь, я иногда ее боюсь. Нет, не в смысле, а вообще… У нее все известно наперед – поди с этим сладь…» Я чуть было не сказал ему, что бояться теперь следует меня, а не Веру, но это наверное была бы не слишком удачная шутка, тем более, что и принятое всерьез, утверждение вызывало немало сомнений. Так что я лишь поддакнул с сочувствием, вновь ощутив отдаленный сигнал солидарности, проскочивший между нами вопреки моему воинствующему настрою, и приказал себе не расслабляться и не поддаваться на провокации.

Дождь все не прекращался, и дорога ухудшилась; твердое покрытие уступило место вязкому размокшему грунту, на котором Альфа-Ромео вел себя не слишком уверенно. Впереди показалась развилка, но наш проводник молчал, даже перестав хлюпать носом. «Луис!» – окликнул я его, и он встрепенулся, покрутил головой и прогундосил: – «Налево». Я переспросил, надеясь, что это ошибка – влево уходила совсем уж разбитая колея, вся в рытвинах и широких лужах. «Налево, налево, – подтвердил подросток, – близко уже, скоро доберемся». Я ругнулся в пространство, нехотя свернул, и мы затряслись по ухабам, стараясь не стучать зубами. Машину то и дело заносило, и я пытался соблюдать максимум осторожности, но все же отвлекся один раз на какой-то силуэт, будто бы мелькнувший у обочины, неудачно дернул руль, въехав ведущими колесами в жидкую грязь, и мы тут же завязли глубоко и прочно, развернувшись почти поперек и лишь чудом не съехав в придорожную канаву.

Надо отдать должное моим спутникам – никто не роптал и не жаловался, несмотря на то, что это им, а не мне, истинному виновнику происшествия, пришлось вылезать из теплой кабины под дождь и толкать непослушный автомобиль, никак не желавший трогаться с места. В конце концов я разделил их участь, усадив за руль Луиса, как самого легкого из нас, и строго-настрого приказав ему быть поаккуратнее со сцеплением. Только тогда машина поддалась, и вскоре мы уже катили дальше, перемазанные в грязи с головы до пят, посмеиваясь над собой и ругая невозможную погоду.

Юлиан, будто взбодрившись на свежем воздухе, забыл про Веру и вновь повеселел. К тому же, дождь наконец прекратился, а слева показались песчаные холмы, очень похожие на настоящие дюны, о чем я и сообщил ему осторожно, опасаясь, что Луису придет в голову поправить меня в случае ошибки. Но проводник молчал, равнодушно уставившись в окно, а Юлиан прищурился победительно, не иначе ощущая себя отважным первопроходцем. Я не стал говорить ему, что по дороге вокруг – совсем не то, что пешком через; вполне могло быть и так, что вскоре он узнает это еще лучше меня. Сам же я не чувствовал ничего, глядя на пологие склоны, поросшие кустарником – ни воодушевления, ни горечи, лишь вспомнил мельком свой неудачный ночной побег, случившийся вечность тому назад, и не испугался воспоминания ничуть.