Черный Пеликан

Фантик повертел письма в руках, вздохнув, принялся читать одно из них, потом перевел взгляд на Юлиана и стал подозрительно рассматривать его рюкзак. Юлиан глядел в ответ без смущения и даже несколько вызывающе. Ну да, это он умеет, подумал я со странным удовлетворением, будто гордясь какой-то своей заслугой.

«Ну, не знаю… – протянул Фантик неуверенно. – Хотите – идите, мне-то что. Один я», – добавил он еще со злостью, отпирая калитку, и хмуро глядел в сторону, пока мы протискивались мимо него и ждали у противоположного выхода, также закрытого на замок. «Бывай», – бросил я ему напоследок, но он ничего не сказал в ответ.

Идти стало труднее – берег изгибался к западу, и ветер теперь дул почти навстречу. Юлиан сделался насторожен и все чаще оглядывался по сторонам. Тревога Фантика будто передалась и ему, оживление прошло, уступив место угрюмой задумчивости.

«Ты, я смотрю, бывал тут не раз? – то ли спросил, то ли отметил он, не глядя на меня. – Что ж сам-то не добрался туда, где померить нужно? Или дотуда еще далеко?»

Голос его звучал неспокойно и даже чуть сварливо. «Близко уже, – ответил я, тоже отвернувшись в сторону, – до темноты дойдешь». Все эмоции ушли куда-то, внутри у меня росло раздражение – на Фантика, на Юлиана, а заодно и на все остальное человечество. Почему не деться никуда от чужих желаний и сомнений, когда и со своими справиться непросто? Что ни задумай, всегда под ногами путаются посторонние – путаются и тянут на себя. У них права, они знают, что в одиночку многого не свершишь, вот и принимай их в компанию, склоняй, убеждай, заставляй, поддерживай…

Скорее бы все кончилось, подумал я в сердцах, терпенья нет, и сюжет почти уже исчерпан. Прямо тут его бросить что ли?

«А если близко, то чего ж ты со мной-то идешь? – не отставал Юлиан. – Тут уж я и сам могу дойти. И почему ты раньше все не померил, когда уже тут бывал? Непонятно что-то…»

«Руки не дошли, вот и не померил, – буркнул я в ответ. – А с тобой иду, чтобы сразу не возвращаться – не поймет полицейский», – потом посмотрел на него и увидел, что он основательно напуган. Что-то почуял, – безучастно отметило сознание, пока я спрашивал его о какой-то ерунде, – не иначе сейчас упрется и встанет.

«Может перекусим?» – спросил Юлиан с надеждой в голосе, словно подтверждая мои раздумья. Я сказал ему спокойно: – «После перекусишь», – и хотел добавить еще что-то ободряющее, но вдруг заметил вдали над водой две странные точки, не похожие на обычных чаек. Они как будто приближались к нам, но через мгновение заложили крутой вираж и пропали из вида. В горле у меня тут же пересохло, и все слова исчезли. Я остановился, пытаясь собраться с мыслями, поправил незастегнутую сумку на плече так, чтобы легко сунуть туда руку, если придется, и обернулся назад, к заставе, что давно уже скрылась за холмами. Юлиан стал чуть поодаль и сбросил на песок свой рюкзак.

«Так что, поедим все же? Или просто так – покурить?» – поинтересовался он, озираясь вокруг. «Ага, – откликнулся я, – перекурим и пойдешь себе, а мне возвращаться пора». Он неуверенно кивнул, и мы закурили, торопливо затягиваясь и избегая глядеть друг другу в глаза.

Я ощущал всей кожей, как в воздухе сгущается напряжение. Казалось, пространство между нами стремительно насыщается заряженными частицами, в нем закручиваются спирали и потрескивают микроскопические молнии, прорисовывая следы недосказанного, нарочитого, шитого белыми нитями. Все нестыковки торопливого обмана, все его слабые места вдруг стали видны мне с удивительной ясностью, и я почти уже чувствовал, как Юлиан тоже разглядывает их в упор, словно под увеличительным стеклом.

«Ну что, – сказал я со всем возможным безразличием, швырнув окурок в песок и гоня прочь ненужные картинки одним отчаянным усилием воли, – пора мне, пошел я пожалуй. Часа через три увидишь бетонную тумбу у самой воды – с вертолета ее сбросили – там и место. Приедешь – звони, насчет грузовика я сейчас в деревне договорюсь…»

Юлиан поднял на меня глаза и как-то затравленно усмехнулся. Я знал, что смотреть на него нельзя, что я не справлюсь и выдам себя, но и не смотреть тоже не выходило: несколько мгновений мы сверлили друг друга зрачками, не говоря ни слова. Стало понятно вдруг, что ничего нельзя скрыть – ничего и никогда. Меня переполняло нетерпение – и он видел мое нетерпение; мне была безразлична его судьба – и он видел безразличие ясно, как день, и еще наверное заметил, что я хочу отвести взгляд – отвести или спрятать. Сначала в глазах его мелькнул вопрос, потом явились неверие и обида, а потом и вовсе блеснуло нечто странное, чего я никак не мог распознать.