Черный Пеликан

Был отлив, и мы пошли по мокрому песку невдалеке от границы, где умирают волны. Вначале идти было приятно – легче, чем по тропе в дюнах – но вскоре поднялся встречный ветер, усиливаясь с каждой минутой, швыряя в глаза то песок, то брызги. Пологий песчаный откос, зализанный серыми языками, простирался впереди насколько хватало глаз, вдали не было видно ни маяка, ни пирса, ни каких-либо жилых построек. Вскоре я потерял счет времени – казалось, мы бредем уже многие часы, но и будто лишь краткий миг истек в наших жизнях, их малая незначительная часть. И то – себя не одурачить, соизмеряя жизни, как моментальные фотоснимки, с протяженностью берега, что не кончается нигде, в ропоте волн, у которых достанет форм на всякую бесконечность. Сознание само подсовывает числа, не знакомые до сих пор, ориентиры, на которые страшно замахнуться – их не поместишь в знаменатель, правило трапеции не сработает, слишком много нулей. Остается гнать из головы все цифры, убеждая себя в их лукавом бессилии, отучаясь от привычки глядеть на циферблат и уже не сожалея об утраченном, как бы смирившись с несоразмерностью масштабов – и милосердной, и жутковатой одновременно.

Солнце садилось в дюны, подступали скорые сумерки. Все выбились из сил, Сильвия заметно хромала, Гиббс забрал у нее почти всю поклажу и по-прежнему вышагивал впереди, как грузный флагман небольшого кортежа, изрядно потрепанного штормом. Мысли сновали беспорядочно, не желая успокаиваться, множество историй завязывалось у меня в голове и пропадало прежде, чем я мог уловить их смысл. Картины из прошлого перемежались с кадрами из будущего, о котором я не имел понятия в отличие от Стеллы, так уверовавшей в предназначенное ей. Я оглядывал своих спутников и любил их каждого в отдельности, видя в них то лучшее, что подсовывали мне фантазии, и о чем они сами не подозревали, борясь поодиночке со встречным ветром и усталостью, накопившейся за день.

Наш отряд представлялся мне теперь не кучкой беглецов, едва знающих друг друга, но сплоченным ядром единомышленников, выступивших плечо к плечу навстречу неведомым бурям. Каждый был достоин восхищения, каждый был готов на геройство и не ждал ни похвал, ни наград. Да, думал я, мы дали тайный обет, и наш орден не признает ренегатства. Мы знаем свою участь – пусть кому-то она покажется незавидной, но наша вера даст веру и им, а отвага наша удесятерит их силы. На нас обрушатся клеветники, и лавровые ветви достанутся другим, но мы лишь усмехнемся всезнающе, не отвлекаясь на суету, думая уже о новых лишениях и новых походах. Многие будут помнить наши фигуры в светлых плащах и волосы, развевающиеся на ветру, но никто не сможет понять нас, отсиживаясь в стороне, не умея шагнуть за черту, отделяющую избранных от прочих. Наши женщины навсегда останутся для них загадкой – возвращаясь снова и снова теребящим напоминанием, отбирая покой и сон – и все блага мира, что мы презрели, не утешат так и не проникнувших в наши тайны. Их не жаль, не проникнувших, но мы их понимаем – и забываем тут же, давно отучившись помнить о других, вовсе не нужных нам…

Вспышка света ослепила меня и вернула к реальности – это Гиббс обводил группу лучом мощного фонаря, проверяя видимо, все ли на месте. Кто-то из Кристоферов грубо выругался, и Гиббс прикрикнул на него. Стало уже совсем темно, я с трудом различал песок под ногами, только набегавшие волны слабо поблескивали в звездном свете. «Почти пришли», – сказала мне Сильвия, оказавшаяся рядом, и зябко поежилась.

Гиббс повернул в сторону дюн, светя фонарем себе под ноги. Минут пять мы с трудом пробирались по рыхлому песку, а потом из темноты вынырнули вдруг темные силуэты двух бесформенных построек. Первый Кристофер вложил в рот два пальца и громко свистнул, дурачась, будто оповещая невидимых хозяев. Второй хотел было последовать его примеру, но тут страшный скрежещущий звук возник из ниоткуда, нарастая и усиливаясь, разрывая перепонки и пробираясь к самому мозгу. Я замер, цепенея от ужаса, в голове застучали костяные трещотки, учащая и учащая безумный ритм, а потом все стихло, так же внезапно, как и началось, уши словно заложило ватой, сквозь которую невнятно доносились лишь ругань Гиббса и негромкое всхлипывание кого-то из женщин.

Глава 10