Черный Пеликан

чтоб на беду себе я его навлек

этим скупым посланием – посмотри,

видишь: сонное озеро, камыши,

или – большая комната, я внутри.

Полное запустение. Ни души.

Я, однако, не сдавался и предпринимал попытку за попыткой, заглядывая с обратных сторон, пробуя разные ходы – извилистые и длинные, сулящие перспективу и ложные изначально. Выходило по-разному:

Пара зрачков расширенных – два ствола.

Зеркало, неприступное, как броня.

Ты от меня едва ли того ждала,

что второпях придумала про меня… –

и потом, где-то в другой строфе:

Спущен курок, и снова подранен зверь

пулею, отскочившею от брони.

Если придет видение, ты не верь,

если оно прицепится – прогони… –

отчего у меня самого в гортани возник комок, и я бросил бороться, покоряясь неподатливому стиху, что дооформился вскоре до самого последнего утверждения, до неоспоримого финала:

Можно признать, наверное – ты права:

нет ничего за масками, все обман.

Эта моя история не нова,

тот, кто ее придумывал – графоман.

Хищная пустота, никого вокруг.

Тусклая лампа. Выщербленный штатив.

Хочешь, я от руки нарисую круг? –

Это моя история. Примитив.

Помнишь – большая комната через дверь,

старое кресло, брошенные ключи.

Если придет видение, ты не верь,

если оно прицепится – закричи.

Черная темнота, перелив гардин.

Стол и листок. Оборванные края.

Видишь, как рядом ходит мертвец один?

Можно с ним познакомиться – это я.

Утро. Тихое озеро, березняк

и туман – не туман, а, скорее, тлен.

Надоевшая комната – пыльный знак

повторения пройденного. Рефрен.

Губы лелеют только бездумный свист,

взгляд размазан по стенам и этим горд.

Не за что уцепиться, лишь стол и лист.

Полное запустение. Натюрморт.

Да, натюрморт, думал я обессиленно, не пейзаж, а именно она – натуралеза муэрта. Но в строках ведь есть жизнь, даже если они и о смерти… Я повторил про себя понравившиеся места, поморщившись лишь на отвратительном пассаже про мертвеца. От некоторых сочетаний замирало внутри, и по спине пробегала горделивая дрожь. Я понял, что и никакую незнакомку не оставило бы равнодушной – ну, хоть на миг, на миг – доведись любой из них и в самом деле меня услышать. Сразу захотелось большего: поработать над стихотворением всласть – пару дней, а то и неделю – убрать все, что мешает, добиться простоты, чистоты. Да, мне по силам маленький шедевр, убеждал я себя горячечно, и фантазия, оставив картины из прошлого, занялась воображаемым будущим: долгие часы за письменным столом, полчища слов, как огромные соляные глыбы, и тонкий резец автоматического пера, начинающий всегда так робко, а потом – дым и грохот, отлетающие куски и выверенный профиль. Новое стихотворение, только что отпечатанное на тонкой бумаге – что может быть радостнее сердцу, что способно взволновать сильнее, окрылить, вознести?..