Чёрный полдень (СИ)

Была у Царбика только одна беда: неуёмная тяга к прекрасному. Всякий раз, когда Царбик видел что-нибудь красивое, пойманный им зверь, склизкий углозуб, засыпал мёртвым сном, и вместо него просыпался какой-то ускользнувший от внимания Полуночи хомяк.

— Он прёт всё, что не приколочено, — грубовато объяснила Абра, когда мы пошли от цеха прямо к дому Царбика.

— А что приколочено, то отрывает и тоже прёт, — хихикнула Троленка.

— А что не отрывается…

— Ну, хватит вам.

Механиком Царбик был хорошим, а человеком — не слишком-то: с производства он, говорят, тоже подворовывал, а ещё любил на все поломки цокать языком и говорить, будто во всём виноваты безрукие бабы, и приводной ремень они тоже перегрызли самолично.

Может быть, поэтому его пара, склочная Када, не слишком удивилась, завидев нашу делегацию.

— Опять? — недовольно спросила она.

— Кошелёк, — тяжело уронила Абра. Мощная и здоровая, она умела производить впечатление.

Дарша вся сжалась и смотрела в землю. Троленка с любопытством подалась вперёд, а Алика упёрла руки в боки, сияла красными ушами и явно собиралась горячечно грозить полицией, Волчьим Советом и самолично Полуночью.

— Задолбали, — ворчливо отозвалась Када, но калитку отворила.

Дом Царбика стоял ровнёхонько между рядом из типовых кирпичных трёхэтажек и заброшенным теперь дачным пригородом. Этот район почти не пострадал при аварии, и аккуратный бревенчатый домик, окружённый засыпанным песком двором, устоял; сейчас на гретом песке лениво щурили глаза два ужа, царбиковы сыновья-близнецы.

Наша местность никогда не относилась к Гажьему Углу, граница проходила дальше к северо-востоку, у болот, — а наши склоны принадлежали одному из птичьих кланов. Это было давным-давно, когда у зайца парой всегда была зайчиха, и рождались у них одни только зайчата. Потом, когда Полуночь придумала Охоту, мы стали сами ловить своего зверя, и теперь быть ужом ничуть не хуже, чем какой-нибудь лисой.

И всё равно как-то получалось, что в наших местах всё ещё было порядочно гадов. Родители Царбика были саламандрами, и это они усыпали двор песком, а сам Царбик поймал мелкую, влаголюбивую ящерицу и на солнце становился вял. Пара ему досталась такая же: Када оборачивалась бело-кремовой то ли ящерицей, то ли змеёй с двумя тоненькими передними лапками. Она в зверином виде и вовсе была слепа и предпочитала плавать в пещерном озере.

А вот их дети, став ужами, снова стали использовать песчаный двор по назначению.

— Необязательно было приходить такой толпой, — недовольно сообщила нам Када, отворяя дверь позади дома и ступая на лестницу в подвал. — Вы же знаете про коллекцию. Это важно для Царбика, это важно для города. Это искусство, в конце концов!

— Это воровство, — припечатала Абра.

— Кошелёк принадлежит Дарше, — смягчила я. — Если Царбик пожелает, он может предложить свою цену за…

— Тратить на эту ерунду деньги?!

Царбиков музей занимал весь внушительных размеров подвал: экспонаты стояли на полках, висели на стенах и под потолком, а кое-где были кучей навалены в ящиках. Здесь были гипсовые головы из бывшей художественной школы, фрагменты мозаик из театра, деревянная лошадь с карусели, шкатулки и картины, украшения, засыпанные в банку ракушки, мятые платья, раздвижной манекен, много отдельных газетных листов, чугунная печка с кованой решёткой и кукольный домик, комнаты которого были выстланы крошечными вязаными ковриками. Всё это Царбик собирал по разрушенным кварталам и заброшенным домам, тащил в свою берлогу, иногда мыл и складировал для будущих поколений.

Зрители в подвал допускались редко. Одно время Царбик пытался брать плату за входной билет, но в Марпери не было дураков отдавать деньги за то, чтобы посмотреть на чужой хлам.

— Верни Дарше кошелёк, — потребовала Абра без лишних «здравствуй».

— И не ври, что не брал, — вставила Троленка. — Девчонки видели.

По правде, никто ничего не видел, но по лицу Царбика было ясно сразу: виновен.

Кошелёк у Дарши был самый простой, пошитый из плотной коричнево-зелёной ткани на рамке с защёлкой, — Алика с Даршей легко отыскали его в бочке, заполненной «некондицией», то есть всем тем, что не годилось в исторически-художественные ценности. Внутри были и квитанции, и даже пара помятых бумажных десяток и немного мелочи, и Дарша, просияв, хотела было уже двигаться на выход, но Абра поймала её за плечо тяжёлой рукой:

— И серебро.

Царбик стиснул кулаки и пошёл пятнами.

— Где монеты, Царбик?

— Мы пойдём в полицию, — жизнерадостно сказала Алика. — И к директору! Как ты можешь воровать, да ещё и у своих? Это отвратительно, и мы всем коллективом объявим тебе…

— Царбик, верните Дарше деньги, — попросила я. — Это ведь её деньги, а вам будет легче их здесь отыскать. Четыре серебряные монеты номиналом двести.

— Восемьсот?! — возмутилась Када. — Ты нашёл такие деньжищи, старый хламушник, и оставил их здесь?! Как детям на радиодетали подарить полтинник, так денег нет даже в день рождения, а как похоронить в подвале, так…