Черный принц

– Мне кажется, ты вообще не думал… что ты делаешь?

– Греюсь.

– В моей кровати?

– Ну не у камина же мне дальше торчать, я, как ты правильно заметила, в неглиже…

Пуховое тяжелое одеяло, которого вполне хватит на двоих, и Кейрен обнюхивает его, и подушки, которых на этом ложе с полдюжины, и простыню…

Чужой запах, тонкий. Не тот, который привел бы в бешенство, но ревность, холодная, злая, ослепляет.

– Кейрен? Успокойся, Кейрен… я… между мной и им ничего не было. Он просто приходит. Поговорить.

– По старой памяти? – Злость тяжело проглотить.

…тянет швырнуть простыни в пламя, скормив ему и одеяло, и треклятые подушки, и самого хозяина Шеффолк-холла.

– Ну же, Таннис, признайся, он твой старый знакомец, верно?

Она отворачивается.

– Посмотри на меня!

И отодвигается, упираясь ногами в перину. Ноги проваливаются, а рубашка ее задирается выше, она перекручивается, стесняя в движениях. Достаточно толчка, и Таннис падает на спину.

– Слезь с меня!

– Поймал. – Кейрен перехватывает ее руки, прижимая к кровати. – Ты моя и только, ясно?

Этого, чужого, запаха на ней нет.

– Отпусти.

– Ни в жизни. – Ее собственный, такой родной, знакомый, будоражит кровь. – Таннис…

– Чего ты от меня хочешь? – Она вдруг перестает сопротивляться. – Очередного свидетельства, да? Чтобы я дала показания?

– А ты дашь?

Молчание.

– Значит, нет. Из-за страха?

По ее глазам читать легко, вот только прочитанное заставляет руки разжать и отстраниться. Как сказал полковник? Все влюбленные – немного идиоты? И Кейрен ничем не лучше остальных.

– Не из страха.

– Кейрен…

Она садится и подвигается ближе.

– Скажи, что ты хочешь от меня услышать? Он… да, я знаю, что Войтех – преступник. И что виселицу он, наверное, заслужил.

– Наверное?

– Хорошо, заслужил. Но… проклятье, я не могу вот так… он запутался, Кейрен.

Ее рубашка съехала с острого плеча, которое Таннис прикрыла ладонью.

Родная.

Близкая. И все-таки далекая.

– Или я запуталась. Я понимаю, что он враг, что убьет меня, как только заподозрит… не важно, если ему даже примерещится предательство, то убьет.

– Тогда почему?

– Потому что… потому что я помню его другого. – Она почти кричит и сама же спохватывается, зажимает рот. – Другим. Настоящим. И тот, другой, он никуда не ушел… он ведь мог убить меня сразу, но…

– Старая любовь не ржавеет.

– Ты ревнуешь.

– Таннис, конечно, я ревную.

Сжатые кулаки. Тонкие запястья, и косточки торчат. Кейрен целует эти косточки и гладит смугловатую кожу, которая холодна.

– Ты моя женщина, и мне неприятно, что ты заступаешься за ублюдка, по которому давным-давно виселица плачет. Нет, я понимаю, что у вас общее прошлое, но…

– Ты тоже похудел.

– Не меняй тему.

Она хмыкает и осторожно устраивает голову на его плече.

– Я не хочу его предавать, понимаешь? Просто не хочу… не ради него, ради себя, Кейрен. Когда-то он много для меня сделал, и теперь тоже… не рычи, я не то имею в виду. Он друг и… наверное, все-таки больше друг. Он обещал отпустить меня. Потом, когда все закончится…

– Для кого закончится?

Подтянув одеяло, пусть и пахнущее другим, но теплое, Кейрен закрутил в него Таннис.

– Не знаю. Мне… было не очень хорошо.

– Я вижу.

– Нет, просто… ты же не знаешь, и…

– Не знаю и знать не хочу. Вообще, я кольцо купил и выходи за меня…

Не услышала, отмахнулась. И наверное, как-то иначе надо предложение делать, а Кейрен не умеет. И Таннис, закрыв ему рот рукой, сама говорит.

– …я не умею говорить такие вещи. – Она тихо всхлипнула и прошептала: – Я беременна.

Тихо стало.

Звонко.

И отчетливо тянет сквозняком из приоткрытого окна. От запаха пыли свербит в носу, а ноги опять мерзнут, и Кейрен убирает их под одеяло.

– Молчишь?

Острый локоть впивается в ребра, почти попадая по затянувшейся было ссадине.

– Отпусти.

– Нет.

На шее Таннис выступает испарина, и на лбу, на впавших щеках. Она дышит глубоко, судорожно как-то и, почти задохнувшись, бьет по рукам, выгибается, борется зло, неумело…

– Таннис, Таннис, пожалуйста… прекрати, глупая… Тебе плохо? Ну если легче станет, ударь… вот так, осторожней, себя не покалечь… ну вот, и давай вместе дышать? Помнишь, у нас получалось… а я вазу твою разбил…

– С кленовыми листьями? – Она замирает.

– Ее.

– Ты…

– Я не специально. Задумался и локтем задел… там на столе почти не осталось места. Я, оказывается, совершенно не приспособлен к самостоятельной жизни. Ты не представляешь, что дома творится… ну и плакать зачем?

– Не знаю. Я теперь все время почти…

– Ты сильная женщина.

– Не хочу.

– Чего?

– Быть сильной женщиной. – Она сидела, остервенело размазывая по щекам слезы, и щеки эти становились красны, полыхали болезненным румянцем. – Хочу быть слабой… и чтобы на руках… всю жизнь оставшуюся на руках…

– Хорошо, – легко согласился Кейрен, – если, конечно, не растолстеешь. А то беременные знаешь какими толстыми бывают?

– Я?

– Нет, пока нет, но в ближайшей, как я понял, перспективе…

Она перестала плакать и кулаком ткнула в плечо.

– Издеваешься?

– Не думал даже. Выходи за меня замуж.

– Что?

– Замуж, говорю… в третий раз, между прочим, говорю, выходи… сейчас.