Черный принц

– Нет… а мальчика своего за что сгубила? Душила… холодом душила, равнодушием своим, будто он виноват, что на Тода похож. Или ко мне ревновала? Так выставила бы меня прочь, глядишь, я бы и успела свою жизнь устроить…

Ульне глядела в глаза, и Марта в кои-то веки не отвела взгляда.

– Я слабая, верно. И трусливая. И ничего-то сама не умею, не научилась, не… не важно. – Она тяжко перевернулась на бок: мягкие перины давно сделались неудобны, в них Марта тонула, задыхалась. – Как есть, так оно есть, но… останови хотя бы этого.

Марта нашла сухую холодную руку, сдавила.

– Попроси его. Тебя послушает. Он же и вправду к тебе привязался как к родной. И ты его любишь, больше, чем любила Освальда… жили бы… у него хватит сил и с доминой этой управиться, и с остальным… детки народятся, будешь внуков нянчить.

Усмешка вышла кривоватой.

– Дура, да? Как есть дура… он же сгинет, Ульне. Или эти убьют, или сам… чего ради? Вот сейчас скажи, стоит оно того? Твоя жизнь. Его…

Ульне закрыла глаза, у нее хватило сил отвернуться.

Вот упрямая!

Марта некоторое время лежала рядом, считая секунды вслед за часами. Древние, как и все в Шеффолк-холле, они показывали свое особое время.

…Марта зажмурилась.

Она видела отцовскую лавку и засаленный прилавок, на котором матушка раскладывает куски вощеной бумаги.

…вырезка и корейка… каре ягненка… и свиные ножки, отскобленные добела… птичьи потрошка… рулеты… и темно-красная тяжелая печень, которую класть надобно отдельно, чтобы чистое мясо не пропиталось запахом печеночной крови.

…за почками и ноздреватыми сизо-розовыми легкими явится к вечеру старуха Макдамон и будет долго торговаться, а потом дрожащими руками отсчитывать монетки. Матушка же, жалости преисполнившись, сунет тайком в сверток с почками пару вчерашних колбасок…

– Марта… – Голос Ульне терялся в звонком мушином жужжании. Вечно по весне от мух не спастись было, хоть бы отец по всей лавке развешивал пучки мыльянника. – Марта… пожалуйста…

Мухи кружатся, садятся на мясо, и Марта должна сгонять их, но она устала, да и скучно просто так сидеть. И она дремлет, мечтая о том, как однажды наденет красивое платье, как у барышень в парке, непременно розовое и с оборками…

– Марта, скажи ему…

Она все же открыла глаза.

Нет лавки и мяса, старуха Макдамон давным-давно померла, а мухи… мухи вечны, небось доводят теперь кого иного. Лицо Ульне темным пятном выделялось на белой подушке. Открытые глаза ее подернулись белесой пленкой, а посиневшие губы шевелились.

– Марта…

– Здесь я, здесь. – Марта мысленно прокляла себя за слабость. Спать она легла… всегда-то была сонлива, ленива и теперь вот… и что делать?

Этого звать?

Или сразу врача?

Или никого не звать, но позволить Ульне тихо отойти? Она ж мучится, цепляется за жизнь.

– Я и только, хочешь, его позову?

– Нет. – Ульне дышала сипло, и грудь ее вздымалась, а в горле клекотало. – Не… успеешь… ушел… вернется – скажи… не надо… скажи… я не велела… останови.

– Так разве ж он меня послушает? – Марта держала ту, которая давно стала сестрой, любимой или нет – не столь важно. Привычной. – Потерпи. Сама и скажешь. Сейчас я порошочков намешаю… что?

– Дура.

– Как есть дура, обе мы, Ульне, дуры… только разве ж теперь меняться?

Кажется, она засмеялась.

Хриплый, сиплый, клекочущий смех, которым Ульне захлебывалась, и Марта держала голову ее, гладила изрезанные морщинами щеки, пытаясь сдержать слезы. А когда Ульне затихла, забывшись сном – пусть будет легким, – медленно сползла с кровати. Ушел, стало быть… надолго ли?

На часах – четверть пятого, но за окном светло, и часам веры нет… массивный ключ с длинной цевкой лежал на столике, меж шкатулкой с бусами и старым канделябром. Марта взяла его… и положила на место. Она подошла к шкафу, тронула медные ручки его…

…если этот вернется, то Марте точно не жить.

…но разве она так уж боится смерти? Боится, но… справится со страхом.

Сунув в рот последнее печеньице, Марта вытащила из мотков пряжи ключ, отерла его о не слишком чистую рубаху. Ключ повернулся в замке беззвучно, и дверь открылась.

Жаль, что свеча почти погасла, темноты Марта боялась, пожалуй, больше, чем смерти.

Глава 29

– Спишь? – Губы касаются шеи.

– Сплю.

С ним легко соглашаться, и Кэри жмурится, поворачивается, прижимаясь к мужу.

– Совсем спишь?

– Угу.

В кольце его рук, уткнувшись носом в грудь.

– И не проснешься?

Легкий поцелуй в нос.

– Зачем?

– Просто так. – У Брокка светлые глаза, в которые ей нравится смотреть, смотреться, как в зеркала, только много-много лучше. – Ты знаешь, что ты очень красивая?

– Не знаю.

– Я же тебе только что сказал это?

– Все равно не знаю, скажи еще.

– Моя жена, – он шепчет, оставляя на коже след своих губ, – невероятно красивая женщина.

Смех. И палец на переносице.

– Вот только спать любит… и проспит все на свете.

– Что например?

– Завтрак.

– Я не голодна.

– Совсем-совсем? – Он переворачивается на спину, увлекая Кэри за собой.

– Немного… на тебе неудобно лежать!

– Почему?

И руку перекинул через спину, не позволяя слезть.

– Ты костлявый!

– Неправда.