Черный штрафбат

А дальше была пафосная политинформация с уклоном в агитацию и разъяснение текущей политики партии в отношении немецко-фашистских захватчиков и жителей украинских областей, по которым в ближайшее время будет победоносно шествовать Советская армия. Ровно, Луцк, Львов, Тернополь. Области непростые, — объяснял командир взвода и примкнувший к нему политрук. — В 39-м большинство из них насильно оторвали от Польши и присоединили к Советскому Союзу. Объяснить за два года населению необходимость строительства социализма удалось не в полной мере. Три года эти территории томились под фашистскими захватчиками, а в ближайшее время снова станут советскими, так что к населению, среди которого есть фашистские пособники, и относиться следует соответственно. — Политинформацию слушали вполуха. В заключение бурят Малыгов из первого отделения выпал из строя, нечаянно уснув. А потом как мог объяснял возмущенным офицерам, что стоять неподвижно он может недолго, а тем более когда говорят какие-то непонятные слова…

* * *

Зорин обходил солдат своего отделения, ловя себя на мысли, что невольно копирует комиссара Боева и лейтенанта Кружевского. Уставшие от бесчисленных построений бойцы уже зевали, переступали с ноги на ногу. Он выстроил их по полной амуниции — в новенькой полевой форме образца минувшего сорок третьего года со стоячим воротом, с вещмешками, со скатками, вооруженных самозарядными винтовками Токарева, на которых еще блестела заводская смазка. Оружие поступило в войска недавно — свежая разработка с коробчатым магазином на десять патронов и скорострельностью тридцать выстрелов в минуту. Помимо карабинов, в отделении имелся ручной Дегтярев. Почетное звание пулеметчика и счастье таскать на себе эту тяжесть весом в десять килограммов досталась Федору Игумнову.

Он вглядывался в хмурые лица. Солдаты настороженно за ним наблюдали — особенно новенькие, те самые восемь человек. Со своими все было нормально. Игумнов, Костюк, Гурвич, Ванька Чеботаев, Ралдыгин с Липатовым. За троих — Халимова, Коваленко и Старикова — он тоже был спокоен, изучил их дела и остался доволен. Обстрелянные солдаты, воюют больше года, загремели в штрафбат по дурости, не связанной с трусостью или дезертирством. Оставшиеся пять вызывали вопросы. Он смотрел в их лица, делал мысленные зарубки, взвешивал.

— Слышь, командир, ну, чё ты нас за бакланов тут… — Он резко повернулся. Говоривший умолк, но не смутился, смотрел насмешливо, с вызовом. Не любил Зорин блатную феню. Еще с институтских времен, когда на танцах бился с городскими хулиганами, тщательно копирующими блатной жаргон. Наглые, разболтанные, распущенно-неряшливые, обожающие играть ножичками и живо теряющие спесь после двух ударов. За небольшим, конечно, исключением.

— Фикусов Альберт Давыдович, — членораздельно произнес Зорин. — «Партийная» кличка соответственно Фикус. Кража со взломом — обчистил кассу леспромхоза в поселке Быкасово, четыре года тюрьмы, отсидел полгода, за время отсидки успел порезать двоих сокамерников — к счастью, не насмерть.

— Да суки они были, — фыркнул Фикусов. — Стал бы я правильных корешей на перо сажать…

— Не тявкай, Фикус, — толкнул его сосед — ушастый коротышка.

Зорин рассматривал уголовника прямо и открыто. И тот смотрел не опуская глаз.

— Твою блатную энергию, Фикус, да на пользу бы Родине. Фрицев бы так резал.

По шеренге прокатилось оживление.

— Так, может, я и фрицев смогу. — Худощавая ряха бывалого сидельца расцвела улыбкой. — А чё ты в натуре — я, между прочим, сам вызвался. Зуб даю, начальник, век воли не видать. Понаехали погоны на кичу, давай трясти — ну… типа кто там долг Родине отдать хочет… ну, я и вызвался. А чё такого? Может, я и правда хочу должок Родине вернуть, ты проверял? Хоть, вот так подумать, — не занимал я вроде у Родины…

— Стрелять умеешь? — вздохнул Зорин.

— А ты научи.

— Ладно, Фикус. — Он решил не ссориться с контингентом раньше времени. — Только два совета. Пореже открывай варежку и… Не по фене базлать умеешь?

Фикусов заржал:

— А чё, базлал когда-то… Не поверишь, командир, давно это было, разучился, затягивает блатная жизнь…

— В общем, давай, боец, перековывайся. — Он похлопал по плечу «социально близкий элемент» и перешел к соседу.

— Тоже блатной… как там тебя… Рыщенко Владимир Ильич? Сдурел — с таким именем-отчеством по блатному миру разгуливать?

Солдаты захихикали. Только Липатов, в силу своего «смутного» комсомольского прошлого и упомянутого кандидатства, недовольно поморщился.

— Да не блатной я, — потупился ушастый, — куда уж тут блатовать — двое детей в Смоленске. На заводе работал, ну, оступился, свистнул бабку со сверлильного станка — в цех как раз новенькие привезли. Продал на рынке одному темниле, жрать дома было нечего. А мастер настучал в партком, те мусоров вызвали… А мусора у нас злые, бешеные. В общем, три года впаяли… — Уши у бойца стали покрываться стыдливым детским румянцем. — А в тюряге как прожить — пришлось насобачиться в жаргоне…

— Ты не бабку, Владимир Ильич, ты Родину продал, — под общий хохот прокомментировал Гурвич. Зорин спрятал улыбку.