Черный штрафбат

— У меня жену арестовали в 37-м, — глухо вымолвил Марусин. Зорин резко повернулся. Предатель смотрел ему в глаза — подавленно, тоскливо. — Не всегда я, сержант, предателем и председателем был… — Он тяжело вздохнул, продолжил свое жизнеописание: — В Брянске трудился в районном исполкоме, должность имел не маленькую в райотделе народного образования. Жена была вторым секретарем в райкоме партии. Арестовали ночью, приехали на «вороне», объяснений дать не удосужились, кроме того, что «вы подозреваетесь в антипартийной деятельности». Три минуты на сборы. Ждал два дня, что и за мной придут — не пришли. Набрался храбрости, сам явился в НКВД. Объяснили — ваша жена участвовала в заговоре против товарища Сталина в целом и первого секретаря областного комитета партии в частности. Она уже призналась на допросе, сдала свою подпольную ячейку, раскаялась и теперь ждет приговора. А вам, товарищ такой-то, волноваться незачем, вы же не знали, что ваша жена враг народа, верно? Она, мол, просто прикрывалась вами — человеком доверчивым, но беззаветно преданным Советской власти? Спите спокойно, живите, работайте, но не забывайте, что враги повсюду. Этот следователь мне просто в глаза глумился… А еще через день вызывают в органы — я уже и вещички собрал, с волей простился. А мне суют бумажку, дескать, ознакомьтесь. А там черным по белому: в соответствии с приговором таким-то по делу такому-то ваша жена расстреляна. Можете забрать ее личные вещи и расписаться вот здесь… И мне безразлично уже стало, что со мной будет, сержант. А ничего и не было — органы не проявляли к моей фигуре никакого интереса. Прямо-таки демонстративно не проявляли. С работы, правда, уволили по надуманному предлогу, но в личном деле никаких пятен. Словно не было никогда моей Светланочки… — Слезы навернулись на глаза предателя. — Уехал я в глухой райцентр, в сороковом женился на местной женщине, избрали депутатом сельсовета, потом и председателем… И представь, сержант, какое у меня сложилось отношение к «нашей родной» Советской власти и лично товарищу Сталину. Легко вам всех мазать одной краской…

«Двумя», — подумал Зорин.

— Понимал я всё — что немцы сволочи, что предаю народ, который и так натерпелся… Не мог иначе. Очень уж хотелось отомстить этим сукам. Да и не герой я, сержант, бывало, и мандраж перед фрицами охватывал. Не говори ничего, ладно? — Марусин сделал предостерегающий жест. — Наслушался я за свою жизнь — и пропаганды, и агитации. Шелуха это всё. И немцы погрязли в преступлениях, и наши погрязли. Не волнуйся, не будет у тебя со мной проблем. Последний бой для меня назревает — чувствую это. Да и слава богу, надоела смертельно вся эта канитель… Не говори ничего, иди. Ты хороший парень, Зорин. И не глупый, в отличие от многих. Рано или поздно сам сделаешь выводы…

* * *

Даже у отступающих немцев разведка работала безупречно. Знали, что подкрепление к штрафникам прибудет не скоро. Поэтому работали без суеты, планомерно, всячески демонстрируя свой пресловутый «немецкий порядок». Уже прилично рассвело, но низину у подножия обратной стороны высоты № 213 окутывали белесые хлопья тумана. И что там творилось в этих завихрениях? Ведь в тумане всегда происходит недоброе — нечистая сила там промышляет, всякие нелюди…

Из белесых завихрений выбежали двое представителей человеческой популяции — без амуниции, без тяжелого снаряжения. Пригнувшись, побежали к позициям. Дозорные из четвертого взвода. Спрыгнули в окоп, и через несколько минут по рядам прошелестело: немцы идут! Танки, пехота. И в леске, что напротив северного фланга обороны, накапливаются пехотинцы! Об этом уязвимом участке позаботились в первую очередь. Семьдесят метров открытого пространства — можно пробежать за несколько секунд, и враг уже в окопах. В этой связи северный участок усилили — закопали в землю трех пулеметчиков из второго взвода, обеспечили гранатами, поставили на подстраховку опытных бойцов…

Но наивностью немцы не страдали. Понимали, что наступление на этом фланге только выглядит простым и скорым. Да и тяжелую технику в лес не запрячешь. Сначала послышался отдаленный гул моторов. Он делался громче, явственнее, тревожнее — и вот уже как ножом по стеклу! На дороге между кромкой северного леса и заболоченной низиной показались головные машины колонны. Пятнистые «пантеры» — самые боевые и маневренные танки вермахта. Они ползли неторопливо, плавно переваливаясь через ухабы и колдобины. Одна, другая, третья… Всего четыре машины — что-то более существенное выделить из резерва фашисты не могли. Метров четыреста дистанция. Уже ближе, танки приближались — неумолимые, как судьба…

— Не стрелять! — прогремел над позициями сиплый глас комиссара Боева.