Черный штрафбат

— Зря они напали вчера на КПП, — глухо поведал Новицкий. — Немцы разозлились, у них там дело какое-то намечалось, а эти встряли. Да еще и мы… Отправили по следу горе-вояк команду егерей, сняли посты, а потом подтащили минометы… Вот тебе и секретная партизанская база…

— Эй, братва, хорош белендрясничать, — ворчал Фикус. — Ну, какого хрена нам тут ловить? Топаем дальше или как? Старшой, ты же не собираешься им тут подляну на подляну чинить?

— Да куда нам против армии-то… — заикался Чеботаев. — Когти надо рвать, пока фрицы сюда не поднялись…

И только Гурвич не принимал участия в содержательной беседе — он потерял дар речи, дрожал, издавал горлом подозрительные звуки. И все отодвинулись, чтобы не испачкаться в чужой рвоте…

* * *

Остаток ночи они фактически топтались на месте. Их окружали каменные развалы, непроходимый кустарник, осваивать который в темноте было совершенно бессмысленно. К прочим несчастьям хлынул дождь. Солдаты уже роптали, и Зорин понимал, что в таких условиях они никуда не уйдут. Объявил ночлег. Люди забирались под камни, мгновенно засыпали, невзирая на слякоть, потрясение и не вполне комфортную ночную температуру…

А наутро надрывно кашляли, проклинали лихую судьбину, брели на северо-восток по распадку местного ущелья. Другой дороги действительно не было. Да и ту отрезал каменный завал. Пришлось взбираться на скалы, и уже со скалы глазастый Чеботаев разглядел на севере зеленое пятно, туда и потащились, погружаясь в глухое каменное царство…

День прошел в каком-то полубреду. Возникало впечатление, что ходили по кругу. На привалах ругались, маялись без курева (последнюю махорку давно искурили), делили последние фашистские галеты. Единственный приятный момент за весь день — нашли ручей, вытекающий из скалы. Мыться сил не осталось, пили «про запас» — фляжек тоже не было. И только к вечеру следующего дня, злые, оборванные, в расползшихся сапогах, уставшие как собаки, с рычащими от голода желудками, вступили в лес. Давились малиной, какими-то красными ягодами сомнительного характера — Ваньку пучило, но он продолжал жадно набивать рот.

К темноте добрались до хутора, затерянного в лесной глуши. Несколько строений возвышались посреди поляны, просматривались овощные грядки, обветшалые сараи, длинная рига. Жилище, судя по всему, на одну семью — лишь одна хата посреди подворья выглядела как жилая.

— Ну что, горемыки? — возбудился Фикус. — Дружно идем на ху… тор? — и засмеялся, довольный своей шуткой. Зорин лихорадочно размышлял. Немцев и полицаев в этих краях, похоже, нет. Если действовать исключительно разумно…

— Ваше мнение, Петр Николаевич? — спросил он у Новицкого, который сидел за деревом и жадно вглядывался в мерцающий за окном огонек керосиновой лампы.

— Делать нечего, Алексей, — обреченно вымолвил тот. — Нужна еда, нужно просушиться, по-человечески поспать. Вторая ночь на свежем воздухе нас убьет. Но предлагаю все сделать правильно, не против? Всю ночь нам придется оберегать обитателей хутора от совершения ими чего-нибудь «противоправного», согласны?

Бывший офицер рассуждал примерно так же, как и он.

Претило действовать против мирных людей военными методами, но вариантов не было. Они дождались, пока сгустится темнота, оцепили хутор с нескольких сторон. Просачивались, как диверсанты — через хлев, амбары, перебегали подметенный дворик. Ночь, в отличие от предыдущей, была пронзительно ясной. Фикус ворчал про удовольствие, с которым он погасил бы эту лампочку (луну), споткнулся о ведро, наделав грохота. Вошли без стука — вредной привычки запираться у хуторян не было. Попутно обложили окна, чтобы не вылезли — и правильно, кстати, сделали. Поспели к позднему ужину. Вся семья была в сборе. В горнице горела лампа. Пятеро сидели за массивным дубовым столом. Ложки, плошки, миска с огурцами, ломти сала, напоминающие по форме толсто порезанные куски хлеба. Потрескивала печка, на ней стояли какие-то кастрюли, ушастый глиняный чан.

— Добрый вечер, граждане, — миролюбиво поздоровался Зорин. — Просьба не волноваться…

Просьба поспела несколько поздновато. Уже схватилась за сердце пожилая женщина в серой юбке, узорчатой жакетке и стянутыми на затылке седыми волосами. Приподнялся плечистый старик — ее муж. Привстал, разинув рот, нескладный детина, усыпанный веснушками и с глазами, жутко косящими к переносице. Заморгал на вошедших пацаненок лет двенадцати. Рыжеволосая миловидная девушка занесла над горшком ухват… и обездвижилась в стоп-кадре.

— Нэ стрэлыйтэ, нэ стрэлыйтэ… — испуганно бормотал детина, — мы нэ воинные…

— Спокойствие, хуторяне, — объявил Зорин. — По-русски шпрехаете?

Кивнула девушка.

— А ты спроси, как ее зовут? — хихикнул Фикус. — Ничего такая биксочка.

— Заткнись, Фикус. Никакой похабщины и непристойного поведения. Русский солдат — образец воспитанности, запомни. Итак, спокойствие, граждане. Советские войска перешли в наступление, и нашему подразделению срочно требуется место для ночлега. Волноваться не стоит, все останутся живы, исчезнет только еда. Впрочем, если хотите, можете волноваться, — добавил он уставшим голосом.