А в сорок шестом году и мама вернулась. Эличка так её и видит – около родной землянки, опустевшей уже, постаревшую, седую, босую. Как немецкий плен рухнул, так и эстонский раскололся. Вроде вся семья в сборе. Только Павла нет. Через год явился; воевал долго, а потом по дальним госпиталям мотался. Писал, письма не доходили.
И вот взяла Анна Никифоровна с дочки клятву: вычеркни из памяти немецкий плен! Не была ты в плену! В эвакуации была.
Вот и появился у Эли прочерк в анкете. Зачеркнула она своё дошкольное рабство. Удалось. Ни разу никто нигде не спросил.
В школу во второй класс пошла. В одиннадцать-то лет! Ну, это ещё ничего – во втором классе женской школы девочки и по тринадцать лет были!
Русский трудно давался. Первое время мама все её немецкие слова на родной язык со слезами переводила. А когда в школе настала пора язык выбирать, то выбрала французский. В память о том старике французе, который добрым волшебником для неё и для Вали Жуковой был.
Подросла, окончила школу, стала учительницей, замуж вышла. Сын и дочь взрослые давно. Внуки растут. Внучке Машеньке совсем ещё недавно было как раз столько, сколько Эличке перед началом дошкольного рабства.
Григорий Набатов
Ленинградская девочка Зина Портнова
Очерк
Комсомольцы-подпольщики сходились обычно возле тринадцатиметрового маяка, окружённого осинником и березняком, в полукилометре от деревни Ушалы. С востока сюда тянулось большое болото. Тропинка прямо по болоту вела к маяку.
Наблюдатели заметили, как незнакомая девочка свернула с дороги на эту тропинку. Предупредили секретаря комитета комсомола Фрузу Зенькову. Та улыбнулась.
– Это Зина Портнова. Мне говорил о ней связной райкома. Пришла-таки…
Члены комитета, не знавшие ничего про Зину, отнеслись к ней вначале немного настороженно.
«Будет мне с ней мороки», – подумала секретарь комитета, разглядывая маленькую девочку с косичками. Она попросила Зину рассказать о себе.
– Я из Ленинграда, – тихо сказала девочка.
– Приехала на каникулы и вот застряла. У кого? У бабушки, в Зуях… – Она взглянула на ребят вопросительно. – Вы знаете мою бабушку? Ефросинья Ивановна Яблокова…
Фруза, сдерживая улыбку, кивнула: «Знаем, мол, знаем, говори…»
– А училась я, – продолжала Зина, – в 385-й школе. За Нарвской заставой. Перешла в восьмой класс… – она замолчала, вспоминая о чем-то, и глаза её вдруг помрачнели. – Да, зачем я пришла?.. Вы думаете, что я маленькая и ничего не вижу, не понимаю… Ошибаетесь! Я всё вижу. И понимаю. Всё-всё…
Она рассказала, что видела, как фашисты ограбили соседа, бывшего колхозного бригадира Евчука. Вышвырнули через окно одежду, обувь, бельё. Дочка Евчука Шурка хотела кое-что спрятать. Грабители схватили её, втолкнули в машину и увезли.
– И меня могут так. Ни за что.
И ещё рассказала она про то, как гитлеровцы убили её дядю – Василия Гавриловича Езовитова. Он был обходчиком железнодорожного пути. Его убил немецкий ефрейтор, ударив сзади по голове тесаком.
На глазах у девочки выступили слёзы, когда заговорила о военнопленных.
– В Оболь пригнали из деревни Плиговна-Спасская четырёх красноармейцев. У них нашли по куску хлеба. «Кто дал?» – допытывались солдаты в чёрных мундирах, эсэсовцы. Красноармейцы молчали. Их били резиновыми палками, а они молчали. А потом в овраге расстреляли…
Закончила Зина рассказ неожиданной фразой:
– Фашисты убивают, а я хочу жить… Ужас как хочу!
– Все равно как? – вскинула Фруза брови.
– Нет, как до войны. Только ещё лучше. И никаких фашистов! Как я их ненавижу!..
До войны отец работал на Кировском заводе, мать тоже работала. Зина училась. Младшая сестрёнка вот-вот должна была пойти в школу. Дома, на Балтийской, всегда было людно, весело. По вечерам собирались папины товарищи, рассказывали про заводские дела и про Гражданскую войну. А по воскресеньям Зина устраивала дома кукольный театр для всех малышей из своего дома.
И вот фашисты нарушили всё!..