Черный список

Лиля молча кивнула, слизывая с губ горькие детские слезы. Я не мог объяснить ей, что больше всего на свете не люблю, когда мной пытаются управлять. Я многое могу стерпеть — и хамство, и несправедливость, и обиду. Меня никогда особенно не трогало чужое горе и не волновали чужие неприятности. Но с тем, что мною манипулируют, я мириться не мог. Неизвестные силы, которые стояли за убийствами кинозвезд, выживали меня из города, и кушать это дерьмо с аппетитом и словами вечной благодарности я не собирался. Мне тридцать восемь лет, и за плечами у меня двадцать один год службы, из которых четыре пришлись на учебу в школе милиции, а семнадцать — на работу в уголовном розыске. И я себя не на помойке нашел. Но для восьмилетней девочки такие резоны были слишком сложными.

* * *

Татьяна согласилась со мной сразу и безоговорочно, но она, так же как и я, опасалась Ирочкиной реакции на мое, прямо скажем, оригинальное решение.

— В конце концов, пусть она едет с Мазаевым. Через две недели она вернется, а я подожду ее здесь, — сказала Таня.

— Видишь ли, я совсем не уверен, что Юра поедет, если сказать ему все как есть, — возразил я. — Он как-то мало похож на любителя легких развлечений. Может быть, лучше тебе поехать с ней?

— Ну да, — фыркнула Татьяна, — сейчас. Много ей радости со мной ехать. Ей Мазаев нужен, а не я. И потом, я хочу остаться с тобой. Ты не можешь бросить Лисицына, потому что ему трудно, а я по этой же самой причине не хочу оставлять тебя. Если ты не возражаешь, конечно.

Еще бы я возражал! Я готов был расцеловать ее прямо здесь, во дворе! Я был влюблен, и как все влюбленные, слеп и глуп. В тот момент мне и в голову не пришло, что я совершаю страшную, непоправимую ошибку.

Глава 9

Ирочка дулась все воскресенье, несмотря на мягкие уговоры Татьяны и насмешливые реплики Мазаева. Юра выбрал свою линию, согласно которой за каждым бесплатным благодеянием кроется подвох, и лучше такие благодеяния не принимать, если не хочешь потом оказаться в криминальной ситуации, из которой не будешь знать, как выбраться. Я авторитетно поддакивал ему, вспоминая разные истории из своей милицейской практики, когда человек покупался на «бесплатное» и опомниться не успевал, как оказывался по уши в дерьме.

Удар был для Ирочки, конечно, сильным, и глупо было бы надеяться, что она стойко перенесет его. Только к вечеру воскресного дня она начала понемногу отходить. Но в понедельник с утра она снова была мрачнее тучи, то и дело поглядывала на часы и вздыхала. Наконец, взглянув в очередной раз на циферблат, она горько вздохнула:

— Все.

И расплакалась. Было ровно 13 часов, и я понял, что все это время она носила в себе пусть слабую, но надежду, что мы передумаем. Теперь было уже поздно. Огромный белоснежный «Илья Глазунов» отправился в плавание по Черному морю, унося в своем чреве две пустые роскошные каюты-«люкс». Я чувствовал себя ужасно виноватым перед ней и перед своей дочерью.

Но эти слезы были последними. Ира понимала, что дело поправить уже невозможно и нужно смириться. Вытерев глаза и шмыгнув носом, она деловито переключилась на кухонно-обеденные проблемы.

За обедом мы изо всех сил старались развеселить Лилю и Ирочку, строя вслух какие-то феерические планы развлечений, которые мы себе устроим взамен круиза. Я обещал Лиле покатать ее на «блинчиках» и «гусенице» — она несколько раз меня просила об этом, но я постоянно отказывал ей из соображений безопасности: мне казалось, что моя дочь непременно перевернется и утонет, хотя на наших глазах сотни детей и взрослых садились в эти огромные надувные штуковины, привязанные тросами к катеру, и с визгами и криками мчались по волнам.

— Я разрешу тебе полетать на парашюте, — пообещала Татьяна Ирочке.

У них расклад сил был несколько иной. Парашют тоже привязывался канатом к катеру, и человек прямо с берега взмывал в воздух и десять минут летал на жуткой высоте над морем. Потом катер подруливал к берегу, сбрасывал скорость в точно определенном месте, и пляжный летун попадал прямо в объятия инструктора, который ловил его и аккуратно ставил на песок. Ирочка страшно хотела попробовать, но Татьяна запрещала ей это развлечение категорически.

— Пока ты будешь летать, я умру от страха за тебя, — говорила она. — Ты хочешь, чтобы у меня сделался припадок?

И потом, десять минут полетного удовольствия стоили сто тысяч рублей, или двадцать долларов, и рачительную Ирочку это несколько смущало.

— Друзья мои, по-моему, мы с вами засиделись дома. Надо прекратить это безразмерное обжорство и погулять. Пойдемте к морю, — предложил Мазаев.