Черный список

Я почувствовала исходящее от него тепло позади себя прежде, чем его лицо в белой маске и капюшоне заглянуло мне через плечо. Он склонился над моим лицом так, что я смогла увидеть глаза в прорезях маски, которые были бледно-зелеными, и не человеческими. У него были глаза волка на человеческом лице, что могло объяснить его рычащий голос тем, что он слишком много времени провел в животной форме — либо потому, что ему это нравилось, либо был вынужден это делать в качестве наказания. Обычно глаза менялись в первую очередь, затем зубы, а после, внутренняя полость рта и горла так, что голос становился глубже.

Его глаза были так близко ко мне, что я могла видеть их края и знать, что он хмурится. — Ты не боишься, и о чем-то думаешь. О чем ты подумала, что помогло тебе отпустить свой страх мгновением раньше?

Я решила, что правда не причинит вреда. — Кто так долго продержал тебя в облике животного, что твои глаза остались волчьими даже в облике человека?

Он зарычал на меня, склоняясь этой гладкой, белой маской ближе и ближе до тех пор, пока я не смогла уже сосредоточиться на его зеленых волчьих глазах и все, что могла видеть, так это белое пятно маски. Мой пульс снова ускорился; я ничего не могла с этим поделать. Я была связанной и беспомощной, а он нависал надо мной. Я бы не хотела, чтобы это делал человек, не говоря уже о вервольфе, хотя, если честно, не это беспокоило меня больше всего. Это была всего лишь белая маска и скорость, которую я видела в первую ночь. Но он был Арлекином, а меня беспокоило находиться в их власти.

Я слышала, как он сделал глубокий вдох под своей маской. Он прижался ее гладкой, фарфоровой поверхностью к моей щеке и принюхался. — Теперь ты боишься; это хорошо.

Он прижался ко мне сзади, вдавливая это холодное, искусственное лицо в мое. Я могла видеть только расплывчатое пятно белой маски. Одна из его рук обвилась вокруг моей талии, прижимая нас друг к другу. Он был достаточно выше меня, чтобы прижиматься ко мне верхней частью своего тела.

Я пыталась унять свой пульс, биение своего сердца. Он хотел, чтобы я боялась, но чего бы он ни добивался, я не хотела давать ему этого. Мой пульс успокоился, и ритм сердца замедлился. Он зарычал низким, утробным звуком, который завибрировал в его груди и шее и прошелся по мне. Этот рык задел те задворки моего сознания, которое помнило, каково это — жаться друг к другу ночью у костра, и когда ты слышишь этот рык, ты понимаешь, что где-то там во тьме что-то собирается убить тебя. Я не смогла заставить сердце биться медленнее, не смогла замедлить поток крови, стремительно бегущий по моему телу. Он зарычал громче, и от этой вибрации вдоль моего позвоночника пробежали мурашки, предупреждая меня, что после этого звука обычно появляются зубы с клыками.

Я уловила слабый мускусный аромат волка, словно полузабытый парфюм — так близко он прижимался. Что-то встрепенулось внутри меня; во тьме моего сознания выросла белая фигура. Моя волчица вышла из тени и взъерошила свой, по большей части, белый мех, как поступают и все собачьи после долгого сна.

Он стал совершенно неподвижен, находился возле меня, а голос стал еще глубже, полон такого рычания, что, казалось, человеческому горлу должно быть больно, разговаривать так, — Что это?

— У тебя есть нос, — ответила я слегка дрожащим голосом. — Ну, так используй его.

Он глубоко втянул воздух, а потом выдохнул тоненькой струйкой, как некоторые люди дегустируют вкус вина, перекатывая его на языке. А затем медленно его проглатывают, чтобы уловить каждый его нюанс. Моя волчица в ответ втянула воздух, как будто она тоже пробовала его запах.

— Волк; ты не можешь быть волком, — прорычал он.

— Почему нет? — спросила я, и это было практически шепотом, потому что его лицо было слишком близко, и что-то большее, чем шепот, было бы криком.

— Ей не нужно было бы твое тело, если бы ты была вервольфом, — прорычал он почти мне в лицо.

— Почему нет? — снова спросила я.

— Она не может контролировать волков. — Я почувствовала его напряжение. Не думаю, что он предполагал делиться этим.

— Только кошек, — проговорила я.

— Да, — его рычание стало затихать, и теперь это был скорее басистый шепот, как будто он не хотел, чтобы его мог кто-то подслушать. Как то Арлекин проставил жучки во всех наших помещениях в Сент Луисе, так что нас наверняка прослушивали, если к тому же не наблюдали в эту минуту.

Я изо всех сил пыталась не шевелить губами, и шепот теперь был словно выдох. Я не хотела, чтобы они нас услышали, — Мать не может тебя контролировать? — моя волчица рысью побежала по этой длинной, темной тропинке внутри меня. Я представляла ее для всего невозможного. Было невозможно, что внутри меня было столько животных, пытающихся прорваться сквозь мою кожу, но они там были, и я «видела», как они шли по этой тропинке, хотя на самом деле никакой тропинки и не было, между нами не было никакого пространства. Они были мной. Разумом я это понимала, но чтобы не сойти с ума я представляла себе эту тропинку.