Черный театр лилипутов

Елена Дмитриевна Закулисная стояла напротив кровати Пухарчука и внимательно его рассматривала. Чуть сзади стоял ее сын – Владимир Федорович Закулисный. Он был на несколько сантиметров выше своей маман, толстенький, кругленький, с такими же кривыми ножками и огромным животом, на котором еле сходилась рубашка. Это была точная копия своей матушки и покойного папочки – Федора Ивановича Закулисного, создателя «черного театра». Владимиру Федоровичу было тридцать пять лет, он недавно развелся с третьей женой и собирался жениться на четвертой.

– Женечка! – после внимательного осмотра ахнула Елена Дмитриевна, всплеснув руками.

Потом, как бы не веря своим глазам, покачала головой и мелкими шажками засеменила к Пухарчуку.

– Евгений Иванович Пухарчук? – участливо спросила она у него. – Я не ошиблась, Женечка?

– Правильно, – пискнул Женек. – Это я… Пухарчук.

– Здравствуй, – ласково сказала она. – Меня зовут Елена Дмитриевна Закулисная, а это мой сын – Владимир Федорович, – показала она рукой на сына.

Владимир Федорович изобразил на своем пропитом, трясущемся от напряжения и желания похмелиться лице что-то очень похожее на улыбку африканского льва. Сказать он ничего не мог, а только старался унять двухдневную дрожь. Мать поставила условие: выпьет до «того» – продаст представление.

– Женечка, – спросила Елена Дмитриевна. – Тебе когда-нибудь приходилось встречаться с артистами?

– Нет, – недоуменно пропищал Женек.

– А хотел бы им стать?

– Кем? – обалдел Пухарчук.

– Артистом! – с выражением воскликнула Елена Дмитриевна, высоко подняв над головой указательный палец. – Артистом!

Пухарчук знал, что иногда отсюда попадают или в цирк, или в филармонию, хотя при нем набора еще не было. А вот теперь ему предлагают стать артистом!

– Ты будешь играть на сцене, ездить по разным городам, – увлеченно рассказывала Елена Дмитриевна. – Тебе будут дарить цветы… Женечка, ты представляешь, что такое для артиста аплодисменты? Известность? И у тебя есть шанс стать артистом! Мы разговаривали с врачами, они нам сказали, что ты самый веселый и подвижный мальчик. Женечка, ну как ты, согласен?

– Не знаю, – пролепетал Пухарчук. – Надо спросить маму.

Женька выбрали не сразу. Пересмотрели все фотографии, порасспросили врачей, медсестер, и не последнюю роль сыграл фактор «закрытая зона роста». Ко всему прочему у него имелся недурной музыкальный слух. Мать вызвали в Москву, поговорили с ней, и после долгих колебаний она дала согласие. Так в 17 лет Женек стал артистом Куралесинской филармонии.

* * *

Ресторан жил своей обычной, насквозь прокуренной и пьяной жизнью. Мальчики и девочки с нелепо распухшими личиками приценивались друг к другу… Они вызывающе громко смеялись, заглушая проскальзывающее иногда чувство неловкости, до умопомрачения много курили и швыряли окурки на пол.

Посетители посолидней держались особняком. Не в силах быть с ритмом на «ты», они, словно загнанная семья слонов, неумело топтались на месте и не бродили по залу в поисках знакомых.

Через час ресторан опустеет, агония бутафорского веселья затихнет, чьи-то родители будут напрасно караулить входную дверь, звонить в милицию, в «скорую помощь», знакомым и незнакомым в поисках своего желторотого, который, не успев чирикнуть, уже сорвал голос. У солидных посетителей есть железное алиби… они или разведены, или собираются это сделать.

Я весь вечер танцую с Гузель. Ей лет восемнадцать, худенькая, с красивыми ногами, распущенные волосы пшеничным облаком плывут над плечами.

– Как… неужели… – недоуменно шепчет она ярко раскрашенными губами, – неужели вашему лилипутику девяносто лет? И ты вместе с ним играешь на сцене?

– Я же сказал, что работаю администратором, но когда кто-нибудь из артистов болеет, то приходится.

– Вот это жизнь… – мечтательно протягивает девчонка, прислонившись ко мне. – Никогда не думала, что познакомлюсь с артистом.

Танец закончился, мы сели за мой столик. Ее знакомые мальчики с огромными розовыми ушами и квадратными плечами предупреждающе пускали дым в мою сторону.

– Твои знакомые? – спросил я Гузель. – Вместе учитесь или друзья?

– Так, – нехотя ответила она. – Тот длинный сегодня угощает.

Я внимательно смотрю на нее. Она – на меня.

– Уйдем отсюда, – прерываю я молчание.

– Хорошо, – соглашается она.

Ресторан корчится в объятиях сумасшедшего рока, а вместе с ним и его угоревшие завсегдатаи. Кое-как пробираемся между танцующими. Выходим… Большие глаза девчонки в темноте кажутся страшными и недоступными.

– Ты на меня за что-то обиделся? – вдруг доносится звук ее голоса.

– За что? – тихо недоумеваю я и не замечаю, как уже обнял Гузель. – У тебя был кто-нибудь? – с замираньем шепчу я.

– Нет…

Стремительно льнут губы, а моя страсть к этой девчонке превращается во что-то большее.

– Уже поздно, – говорю я, как-то по-отечески гладя ее волосы.

Гузель обвивает меня руками и пристально смотрит в глаза.

– Ты меня уже не приглашаешь… к себе? – спрашивает она выдохом и опускает глаза, замерев в напряжении.