Черный тюльпан

— Это человек. Вы понимаете, дорогая Роза, люди крадут один флорин, рискуя из-за такой ничтожной суммы попасть на каторгу; тем более они могут украсть луковичку тюльпана, стоящего сто тысяч флоринов.

— Никто, кроме меня, не войдет в сад.

— Вы мне это обещаете?

— Я клянусь вам в этом.

— Хорошо, Роза. Спасибо, дорогая Роза. О! Теперь вся радость для меня будет исходить от вас.

И так как губы ван Барле с таким же пылом, как накануне, приблизились к решетке, а к тому же настало время уходить, Роза отстранила голову и протянула руку.

В этой красивой руке, за которой кокетливая молодая девушка особенно ухаживала, была луковичка тюльпана.

Корнелиус страстно поцеловал кончики пальцев руки Розы. Потому ли, что эта рука держала одну из луковичек большого черного тюльпана? Или потому, что эта рука принадлежала Розе? Это мы предоставляем разгадывать лицам, более опытным, чем мы.

Итак, Роза ушла с двумя другими луковичками, крепко прижимая их к груди.

Прижимала ли она их к груди потому, что это были луковички черного тюльпана, или потому, что луковички ей дал Корнелиус ван Барле? Нам кажется, что эту задачу легче решить, чем предыдущую.

Как бы там ни было, но с этого времени жизнь заключенного стала приятной и полной смысла.

Роза, как мы видели, передала ему одну из луковичек.

Каждый вечер она приносила ему по горсти земли из той части сада, которую он нашел лучшей и которая была действительно превосходной.

Широкий кувшин, удачно надбитый Корнелиусом, послужил ему вполне подходящим горшком. Он наполнил его наполовину землей, что ему принесла Роза, смешав ее с высушенным речным илом, и у него получился прекрасный чернозем.

В начале апреля он посадил туда первую луковичку.

Мы не смогли бы описать стараний, уловок и ухищрений, к каким прибег Корнелиус, чтобы скрыть от наблюдений Грифуса радость, получаемую им от работы. Для заключенного философа полчаса — это целая вечность ощущений и мыслей.

Роза приходила каждый день побеседовать с Корнелиусом.

Тюльпаны — о них Роза за это время прослушала целый курс — являлись главной темой их разговоров. Но, как бы ни была интересна эта тема, нельзя все же постоянно говорить только о тюльпанах. Итак, говорили и о другом, и, к своему великому удивлению, любитель тюльпанов увидел, как может расшириться круг тем для разговоров.

Только Роза, как правило, стала держать свою красивую головку на расстоянии шести дюймов от окошечка, ибо прекрасная фризка, безусловно, перестала доверять себе самой, по-видимому, с тех пор как она почувствовала, что дыхание заключенного может даже сквозь решетку обжечь сердце молодой девушки.

Одно обстоятельство беспокоило в это время Корнелиуса почти так же сильно, как его луковички, и он постоянно думал о нем.

Его смущала зависимость Розы от ее отца.

Таким образом, и жизнь ван Барле, известного врача, прекрасного художника, человека высокой культуры, цветовода, безусловно первым открывшего то чудо творения, которое, как это заранее было решено, должно было получить наименование Rosa Barlœnsis, — и жизнь ван Барле, и даже больше — счастье его, зависели от малейшей прихоти другого человека. И уровень умственного развития этого человека был самый низкий. Человек-тюремщик — существо менее разумное, чем замок, который он запирал, и более жесткое, чем засов, который он задвигал. Это было что-то вроде Калибана из «Бури», нечто среднее между человеком и зверем.

Итак, счастье Корнелиуса зависело от этого человека, который мог в одно прекрасное утро заскучать в Левештейне, найти, что здесь плохой воздух, что можжевеловая настойка недостаточно вкусна, покинуть крепость и увезти с собой дочь. И вновь Роза с Корнелиусом были бы разлучены. Господь, устав так много делать для своих созданий, в конце концов может не послать им новой встречи.

— И тогда, дорогая Роза, к чему послужат почтовые голуби, — спросил Корнелиус, — раз вы не сможете ни прочесть моих писем, ни изложить мне своих мыслей?

— Ну что же, — ответила Роза (в глубине души она, так же как и Корнелиус, опасалась разлуки), — в нашем распоряжении по часу каждый вечер; употребим это время с пользой.

— Но мне кажется, — заметил Корнелиус, — что мы его и сейчас употребляем не без пользы.

— Употребим его с еще большей пользой, — улыбаясь, повторила Роза. — Научите меня читать и писать. Уверяю вас, ваши уроки пойдут мне впрок, и тогда, если мы будем когда-нибудь разлучены, то только по своей собственной воле.

— О, — воскликнул Корнелиус, — тогда перед нами вечность!

Роза опять улыбнулась, пожав слегка плечами.

— Разве вы останетесь вечно в тюрьме? — ответила она. — Разве, даровав вам жизнь, его высочество не даст вам свободы? Разве вы не вернете себе свое имущество? Разве вы не станете вновь богатым? А будучи богатым и свободным, разве вы, проезжая верхом на лошади или в карете, удостоите взглядом бедную Розу, дочь тюремщика, дочь почти палача?

Корнелиус пытался протестовать и протестовал бы, без сомнения, от всего сердца, с искренностью души, переполненной любовью.

Но молодая девушка прервала его.