Черный тюльпан

— Ах, это правда, — заметил, вздыхая, Корнелиус, — не все же ваши поклонники, Роза, должны уходить ни с чем; этот человек может стать вашим мужем.

— Я не говорю «нет».

— А на чем вы основываете эту радость?

— Скажите «это опасение», господин Корнелиус…

— Спасибо, Роза, вы правы, это опасение…

— Вот на чем я его основываю…

— Я слушаю, говорите.

— Этот человек приходил уже несколько раз в Бейтенгоф, в Гааге, как раз в то время, когда вас туда посадили. Стоило мне выйти, он тоже выходил; я приехала сюда, он тоже приехал. В Гааге он являлся под предлогом повидать вас.

— Повидать меня?

— Да. Но это, без всякого сомнения, был только предлог; теперь, когда вы снова стали заключенным моего отца или, вернее, когда отец снова стал вашим тюремщиком, он больше не ссылается на вас. Я слышала, как он вчера говорил моему отцу, что не знает вас.

— Продолжайте, Роза, я вас прошу. Я попробую установить, что это за человек и чего он хочет.

— Вы уверены, господин Корнелиус, что никто из ваших друзей не может интересоваться вами?

— У меня нет друзей, Роза. У меня никого не было, кроме моей кормилицы; вы ее знаете, и она знает вас. Увы! Бедная Зуг пришла бы сама и без всякой хитрости, плача, сказала бы вашему отцу или вам: «Дорогой господин (или дорогая барышня), мое дитя здесь у вас; вы видите, в каком я отчаянии, разрешите мне повидать его хоть на один час, и я всю свою жизнь буду молить за вас Бога». О нет, — продолжал Корнелиус, — кроме моей доброй кормилицы, у меня нет друзей.

— Итак, остается думать то, что я предполагала, тем более что вчера, на заходе солнца, когда я окапывала гряду, на которой я должна посадить вашу луковичку, я заметила тень, проскользнувшую через открытую калитку за бузину и осины. Я притворилась, что не смотрю. Это был наш знакомый. Он спрятался и смотрел, как я копаю землю. Конечно, это за мной он следил, это за мной он подглядывал. Он учитывал каждый взмах моей лопаты, каждую горсть земли, до которой я дотрагивалась.

— О да, о да, это, конечно, влюбленный, — сказал Корнелиус. — Что, он молод, красив?

И он жадно смотрел на Розу, с нетерпением ожидая ее ответа.

— Молодой, красивый? — воскликнула, рассмеявшись, Роза. — У него отвратительное лицо, у него скрюченное туловище, ему около пятидесяти лет, и он не решается смотреть мне прямо в лицо и громко со мной говорить.

— А как его зовут?

— Якоб Гизельс.

— Я его не знаю.

— Теперь вы видите, что он приходит сюда не ради вас.

— Во всяком случае, если он вас любит, Роза, а это очень вероятно, так как видеть вас — значит любить, то вы-то не любите его?

— О, конечно, нет.

— Вы хотите, чтобы я успокоился на этот счет?

— Я этого требую от вас.

— Ну хорошо, теперь вы умеете уже немного читать, Роза, и вы прочтете, не правда ли, все, что я вам напишу о муках ревности и разлуки?

— Я прочту, если вы это напишете крупными буквами.

Так как разговор начал принимать оборот, беспокоивший Розу, она решила оборвать его.

— Кстати, — сказала она, — как поживает ваш тюльпан?

— Судите сами о моей радости, Роза. Сегодня утром я осторожно раскопал верхний слой земли, покрывающий луковичку, рассмотрел ее и увидел, что появляется первый росток. Ах, Роза, мое сердце растаяло от счастья! Эта незаметная белесоватая почка, которую могло бы содрать крылышко задевшей ее мухи, этот намек на жизнь, которая проявляет себя в чем-то почти неосязаемом, взволновал меня больше, чем чтение указа его высочества, остановившего топор палача на эшафоте Бейтенгофа и вернувшего меня к жизни.

— Так вы надеетесь?.. — улыбаясь, сказала Роза.

— О да, я надеюсь.

— А когда же я должна посадить свою луковичку?

— В первый благоприятный день. Я вам скажу об этом. Но, главное, не берите себе никого в помощники, никому не доверяйте этой тайны, никому на свете. Видите ли, знаток при одном взгляде на луковичку сможет оценить ее. А самое главное, дорогая Роза, — тщательно храните оставшуюся у вас третью луковичку.

— Она завернута в ту же бумагу, в какой вы мне ее дали, господин Корнелиус, и лежит на самом дне моего шкафа, под моими кружевами, и они согревают ее, не обременяя своей тяжестью. Но прощайте, мой бедный узник!

— Как, уже?

— Нужно идти.

— Прийти так поздно и так рано уйти!

— Отец может обеспокоиться, что я долго не появляюсь, влюбленный может заподозрить, что у него есть соперник.

И она вдруг стала тревожно прислушиваться.

— Что с вами? — спросил ван Барле.

— Мне показалось, что я слышу…

— Что вы слышите?

— Что-то вроде шагов на лестнице.

— Да, правда, — сказал Корнелиус, — но это, во всяком случае, не Грифус, его слышно издали.

— Нет, это не отец, я в этом уверена. Но…

— Но…

— Но это может быть господин Якоб.

Роза кинулась к лестнице, и действительно было слышно, что еще до того, как девушка спустилась с первых десяти ступенек, торопливо захлопнулась дверь.

Корнелиус очень обеспокоился, но для него это оказалось только началом тревог.