Черный треугольник. Роман

Комиссар со злостью дернул себя за волосы. На его длинной тощей шее вздулись синие жилы. Телеграфист за ближайшим к нам аппаратом посмотрел на нас.

- Ты веришь в революционную армию, Косачевский?

- Когда будет восстановлена связь с Саратовом? - спросил я.

Комиссар вздохнул, отодвинул от себя ворох лент, устало переспросил:

- Когда будет связь?.. Давай выйдем в коридор, покурим. Там и поговорим…

Но говорить, собственно, было не о чем. Комиссар телеграфа был самым осведомленным человеком в городе. Он уже знал, что председателем Совета Народных Комиссаров Москвы и губернии будет Покровский и что в Петрограде, кажется, решено перенести столицу республики в Москву. Комиссар знал, сколько стоят на вольном рынке говядина и панты из Тибета, как осуществляется в Екатеринбурге государственная монополия на спички, сколько расстреляно в Ростове белогвардейцев и изъято у спекулянтов золота в Красноярске. Но когда будет восстановлена связь с Саратовом, он не знал. Об этом, по его мнению, было известно лишь всевышнему и начальнику телеграфного отделения почтамта Чичигину.

Всевышний был далеко, а Чичигин рядом…

- Зайдем к нему, если хочешь…

Мы зашли. Чичигин в отличие от комиссара был спокоен, благодушен и лучезарен. Мир с немцами его радовал. Он был по натуре оптимистом. Видимо, от этого он и полнел на скудных харчах восемнадцатого года.

Когда будет восстановлена связь, Чичигин, правда, тоже не знал, но не сомневался, что это произойдет именно тогда, когда мне это будет необходимо.

- Все будет в полном революционном порядке, товарищ Косачевский, Связь с Саратовом, безусловно, восстановят.

- Когда?

- Скоро.

- Через месяц? Через год?

- Сегодня.

- Когда?

- К одиннадцати вечера, - отчеканил Чичигин и прихлопнул пухлой ладонью по столу, ставя точку.

- Ну, к одиннадцати-то вряд ли… - засомневался комиссар.

- К одиннадцати, - повторил Чичигин.

- Точно?

Глаза Чичигина округлились от сознания лежащей на нем ответственности.

- Слово старого революционера.

Под старым революционером Чичигин подразумевал себя. Комиссар телеграфа мне как-то рассказывал, что лет двадцать назад во время студенческих беспорядков Чичигину, тогда еще студенту, какой-то городовой расквасил нос. И хотя этот эпизод не стал золотой страницей в книге русского революционного движения, Чичигин любил вспоминать о нем.

- Приезжайте в аппаратную к одиннадцати часам, товарищ Косачевский, будете говорить с Саратовом, - сказал Чичигин и потер ладонью нос, безвестную жертву старого режима.

- Ты предварительно все-таки телефонируй мне, Косачевский, - сказал комиссар, когда мы покинули кабинет «старого революционера». - Очень сомневаюсь, что связь сегодня будет восстановлена.

- И то, - поддержал Артюхин, на которого слова Чичигина не произвели впечатления. - Известно, в копнах не сено, в долгах не деньги, в горстях не хлеб…

- Вот, вот, - усмехнулся комиссар. - Глас народа.

Но они ошиблись: связь была восстановлена к одиннадцати вечера, правда, не в этот день, а через неделю…

В уголовный розыск, находившийся у Петровских ворот, мы возвращались пешком.

Бульварное кольцо поражало девственной чистотой нетоптаного снега и безлюдством. Только на Трубе копошились какие-то тени: что-то меняли, что-то продавали, что-то покупали. Хрипло и устало, словно с перепоя, каркали сидящие на ветвях вороны…

Ратифицирует или нет чрезвычайный съезд Брестский договор? С уверенностью ответить на этот вопрос я бы не смог. Слишком все было шатко и неустойчиво. Снег под ногами и то рыхл…

- Леонид Борисович, а Леонид Борисович! - обратился ко мне Артюхин.

- Да?

- Это как же, Леонид Борисович, все тридцать мильенов, как одна копеечка, на винтовки да на портянки?

По его тону я понял, что он не одобряет моего проекта. Артюхин был хозяйственным мужиком и знал, что если порыться на военных складах, то там можно не одну сотню тысяч винтовок отыскать.

Оружие не мясо и не сало: к восемнадцатому году оно уже в цене не было. На Сухаревке за четыре фунта сала самый распрекрасный револьвер выменяешь. Да и за пулемет возьмут по-божески…

- Тридцать не тридцать, а двадцать девять миллионов на воинское снаряжение потратить придется, - пошутил я.

- Ишь ты!

Он помолчал.

- А мильен на что?

- На другие надобности.

- На какие?

- Мало ли на какие! Например, на золотые зубы для отличившихся бойцов…

Увязнув в снегу, Филимон приостановился, хмыкнул.

- В смешки берете?

Засмеявшись, он потряс дерево. Сверху посыпался мелкий, как пшеничная мука первого разбора, снег. И я вспомнил, что завтра по приказу Рычалова каждому сотруднику уголовно-розыскной милиции выдадут по фунту ржаной муки - поощрение за ликвидацию четырех вооруженных банд.

II

Теперь ежедневно ровно в два часа дня в моем кабинете звонил телефон: Рычалов интересовался сообщениями из Саратова.

Что там происходит? Больше всего в жизни я не любил неопределенность. Но все, что имеет начало, имеет и свой конец.

От осторожного стука в стеклянную дверь нашего гостиничного номера проснулся первым Филимон.

- Леонид Борисович, - потряс он меня за плечо. - Курьер, Леонид Борисович…