Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка

— Я утоплю их всех, просто утоплю, и все. И не где–нибудь, а в Ононе, Кара—Чоно, в Онон–реке, на левом берегу которой мы будем сражаться. Слышишь, на левом!

— Спиной к реке, я знаю, Темучин, — сказал я и рассмеялся.

— Нет, лицом к реке!

И тут мы оба расхохотались.

На сей раз хан Тогрул со своим войском появился у Керулена вовремя, чтобы соединиться с воинами своего названого сына. Вождь кераитов сказал:

— Мой младший брат Джамуха вознамерился возвыситься над всеми нами. И теперь мы уменьшим его войско, чтобы впредь его слова тоже весили меньше. Он напоминает мне змею, проглотившую крысу. Она делается толще, но не умнее.

— И вдобавок становится сонливее после такой добычи, не правда ли, мой царственный отец? — добавил Чингисхан.

Это был намек на план Темучина, в который он к тому времени успел уже меня посвятить. На левом берегу Онона вдоль реки должна была очень быстро встать большая орда, точь–в–точь повторяющая своим видом наши прежние лагеря. В этой орде будет все, что положено: тысячи юрт и кибиток, полным–полно снеди и напитков — да, вкусных и одурманивающих напитков. Золотая и серебряная утварь и посуда, в ней — остатки еды, словно кто–то здесь совсем недавно пировал, а потом бросил все как есть, чем–то страшно напуганный. Все будет в этом лагере, и только одного не будет — его обитателей. Хан отдал еще такой приказ: пусть по вечерам в лагере горит больше огней, чем сияющих звезд на небе. Поддерживать эти костры будут те воины, которых мы оставим там, чтобы они в самый подходящий момент затеяли для вида сражение с Джамухой.

Оставив в этом месте, где должен был возникнуть таинственный лагерь и где Онон был совсем узким, одну тысячу воинов, мы с главными силами и войском хана Тогрула пошли на север, где Онон разливается во всю свою ширь. Разведчики доносили, что степь пуста и что они никого не обнаружили — ни людей Джамухи, ни Таргутая поблизости нет.

Тем не менее Чингисхан отдал приказ немедленно связать лошадей ремнями и загнать в воду. По двадцать пять животных в ряд, крупом к крупу, телом к телу — так мы и погнали их в реку, а за ними еще двадцать пять, которых мы связали с первыми. Они испускали испуганное ржанье и вертели головами, стараясь держать их повыше над водой. Стояла светлая лунная ночь, в глазах лошадей жил страх и отражалось бледное небесное светило. Чем больше лошадей мы загоняли в Онон, чем длиннее становился живой мост, тем больше бурлила и пенилась вода, тем больше брызг обдавало прибрежные кусты.

Первым по спинам лошадей перебежал на другой берег наш хан. А уже за ним — тысячники, сотники и десятники. Когда все войско оказалось на другом берегу, мы вывели из реки лошадей и сняли связывавшие их ремни.

Всходило солнце.

В густой траве залегло огромное число воинов. Большинство из них спало. Уставшие после многочасовой скачки, утомленные тяготами долгой ночи, они словно пытались вернуть себе силы, вжимаясь в родную степь. Но хан не собирался дать им отдыхать долго. Он собрал вокруг себя военачальников. Всех, даже тех же десятников. Причем им он уделил особое внимание. Подойдя к одному из них, спросил:

— Какой ряд ты ведешь?

— Тринадцатый слева, мой хан!

— А кто заменит тебя, если убьют?

— Гамбу!

— Веди меня к нему!

Вместе с десятником Темучин неслышно шел по росистой траве, переступая через спящих и обходя лошадей.

— Вот Гамбу, он спит, мой хан!

— Разбуди!

— Гамбу! — заорал десятник и ткнул спящего носком сапога в бок.

Юноша вскочил на ноги, с испугом глядя на своего властителя. Ему почудилось, будто все это ему снится, но быстрый вопрос хана сразу привел его в чувство.

— Какой ряд ты поведешь, если твоего десятника убьют?

— Тринадцатый, мой хан!

т- Тринадцатый? А разве не тридцать третий?

— Нет, тринадцатый, тринадцатый, мой хан!

— Выходит, он справа…

— Слева, мой хан, обязательно слева!

— Хорошо, Гамбу, тринадцатый слева! — И хан с улыбкой удалился.

Проверив таким же образом еще с полдюжины десятников и их помощников, он велел тысячникам вывести своих воинов в степь и занять те лощины и низины, которые он им указал. И вот там, выставив часовых, они могли теперь отдохнуть. День, а может быть, и два — до нового приказа!

Мы стояли на каменистой вершине холма, склоны которого скудно поросли травой. Ни деревца, ни кустов — никакой тени. Темучин запретил ставить юрту для себя одного.

— Разве у моих воинов есть крыша над головой? — сказал он и, улегшись на войлочный мат, долго не сводил глаз с неба, по которому бежали грозовые тучи. Четыре •телохранителя из знатных семей сидели рядом с ним и

берегли его сон.

Вдруг пошел дождь. Но хан не просыпался. Вернее, не открывал глаз и только натянул на лицо свой кожаный шлем. А когда дождь усилился, я приказал телохранителям держать над ним прочное льняное покрывало.

До самого вечера один за другим прибывали гонцы от военачальников и докладывали, что их тысячи заняли предписанные позиции. Хан Тогрул тоже прислал гонца. Наконец из разбитого у Онона мнимого лагеря мы узнали, что оставленные там воины «разожгли больше костров, чем есть звезд на небе».

Но Джамуха все не появлялся.